— Знаю я, ма, — вздыхает. — Исправлюсь. И спасибо за телефон. И за все остальное тоже спасибо, мам.
— Давай, сынок, я в тебя верю.
— Придешь завтра на матч?
— Обязательно!
Ужинаем, обсуждая предстоящее событие. Камень падает с души. Перед сном Сашка заглядывает на кухню, где я рассматриваю референсы для выставки. Полностью погруженная в работу, я не ожидаю подвоха.
— Никита знает моего отца, да?
Распахиваю глаза, глядя на сына. Соврать? Сказать правду? Что ответить? Это уже не двухлетний мальчик, которому можно рассказать историю о доблестном герое или космонавте.
— В некотором роде, — отвечаю уклончиво.
— Ясно.
— Иди спи, сынок. Поздно уже.
Кивает и уходит, а я еще долго сижу на кухне и пытаюсь собраться с мыслями.
Весь следующий день я пожираю себя изнутри. Правда. Эта долбаная правда. Имеет ли она право на существование? Должен ли сын знать отца, назвавшего его ошибкой? Имеет ли право этот «отец» на шанс реабилитироваться?
За матчем сына слежу внимательно, как всегда болея всем сердцем. Сашка выдает хорошие показатели, но пару раз лажает из-за спешки.
Тренер хвалит его, говорит, это отчасти потому, что команда еще притирается к новому игроку. Дает хорошие прогнозы. Так что, возможно, в следующем году нам все-таки выделят бюджетное место.
— Предлагаю это отметить! — восклицаю торжественно.
— Торт или бар? — Сашка играет бровями.
— Наглец! — смеясь, притягиваю его к себе за плечи.
Гуляем по вечернему городу.
— Давай зайдем в эту кофейню? — спрашивает Алекс. — О, смотри, тут и Никита!
Смотрю в панорамное окно. Фадеев сидит за столиком с какой-то брюнеткой и мило воркует. Ну что ж больно-то так, а?
Твой сын, Фадеев, только что отлично отыграл в команде. У него прекрасные успехи в школе. Он веселый, очень контактный. А еще Сашка чудесно играет на гитаре. Ту самую песню, которую пел мне ты. Помнишь?
Нет, конечно, нет. Ты не помнишь. Ты вычеркнул все, что было связано со мной, из своего прошлого.
Вот и иди, Никита, на все четыре стороны.
Без моего сына.
— Зайдем в другое место, — уверенно утягиваю удивленного, но не сопротивляющегося сына дальше.
Он оборачивается несколько раз, но вопросов не задает. И не надо, сынок. Потому что как ответить на них, я не знаю.
Глава 20
Инга
— Бабуль, я всего на пару дней, не переживай.
Матильда Адамовна попивает кофе с коньяком и зыркает на меня оценивающе:
— С кем едешь?
— С Веремеенко, — отвечаю как можно беспечнее.
— Со своим работодателем? — выгибает бровь. — Будь аккуратна с ним. Не нравится он мне.
Застегиваю небольшую дорожную сумку и бросаю ее на пол.
— Ты знакома с ним? Нет? Откуда тогда вот это «нравится-не нравится»?
— Считай это чутьем человека, прожившего жизнь. Я стара, как черепаха, и мудра не по годам. Много видела таких «благодетелей».
— Ясно, ага, — присаживаюсь перед ней на корточки и беру ее руки в свои: — Бабуль, мне больше тридцати, Степан тоже взрослый, обеспеченный мужик. Нравлюсь я ему, и что? Может, оно и к лучшему. Разгляжу в нем что-то на выходных. Сашка растет, ему мужское внимание не помешает.
— И ты наивно полагаешь, что залетный олигарх — лучший кандидат на эту должность? — выгибает седую бровь.
— Как знать.
— Чушь!
— Бабуль! Ладно, все. Нет смысла в ссоре. Присмотри за Сашкой, я вернусь завтра.
Степан заезжает за мной к условленному времени на огромном внедорожнике. Галантно открывает дверь, помогая сесть. Всю дорогу я чувствую себя как на иголках.
— Ты сегодня красивая, Инга.
— Спасибо, — в горле пересыхает.
— Хотя ты всегда красивая, — бросает на меня многозначительный взгляд.
— Спасибо, — повторяю попугайчиком.
— Знаешь, у меня было много разных женщин. Постарше и совсем молодых. Натуральных и накачанных силиконом. Умных и глупых, как пробка. Но такая, как ты, встретилась мне впервые.
Сжимаю кулак на коленке, и Веремеенко кладет свою руку поверх моей. Сглатываю. По спине начинает течь холодный пот.
— Какая — такая?
— Породистая, гордая, статная. Женственная, мудрая. Я слышал, у тебя финансовые трудности?
Они в прошлом, вообще-то. Но дело не в этом.
— Откуда вы знаете?
— Это совершенно неважно. И я готов тебе помочь с деньгами.