Никита расфокусированно наблюдает за мной.
Внутри меня все болезненно накалено. Неважно, как я отношусь к нему, то, что я устроила — непростительно. Как бы я хотела отмотать все назад и сделать по другому.
Слышу, как кто-то в палате всхлипывает, и не сразу понимаю, что это мой плач. Плечи у меня трясутся, ноги ватные, я иду вперед, шаркая пятками, потому что выше поднять ноги нет сил. До боли закусываю губу, сжимаю руки в кулаки.
Опускаюсь на стул, не сводя взгляд с Никиты.
— Привет, — шепчу.
— Мне сказали, что вы моя жена, — говорит хриплым, почти стариковским голосом. — Это, наверное, какая-то ошибка, потому что я вас не знаю. И жены у меня нет.
Дыхание замирает, сердце замораживается в ту же секунду. Закрываю лицо ладонями и, не в силах сдерживаться, рыдаю.
Глава 24
Никита
Она сидит передо мной и плачет. Совершенно точно у нее истерика. Я бы, может, и подошел к ней, успокоил. Что-то сказал. Но мне тяжело дышать, каждый вздох отдает болью в груди, я просто физически не могу двигаться.
Сказали, что основной удар пришелся в пассажирское место. Туда, где сидел я. Водитель отделался малой кровью.
Теперь у меня не переставая гудит башка, перемотанная бинтом, ногу я вообще не чувствую, хотя меня уверили, что она есть. Лицу больно, я чувствую, как тянет шов на виске. Спроси, что у меня не болит, — и я не найдусь с ответом.
А она продолжает завывать. Тихонечко так, чисто по-женски скулит в раскрытые ладони.
— Ладно, Разина, не реви, — набираю в легкие воздуха, но кислород не доходит до места назначения, боль растекается по грудине, и я стону.
— Сволочь ты, Фадеев. Я-то думала, у тебя амнезия, — вытирает мокрое лицо и смотрит с тревогой.
Я моргаю несколько раз и рассматриваю Ингу. М-да, выглядит она не очень. Измученная, под глазами черные мешки, щеки впали. Глаза красные, будто она плакала несколько часов.
— Какого лешего тебя сюда принесло?
Я злюсь на нее. И за то, что она устроила это представление с
Ромой, и за то, что видит сейчас мою уязвимость.
— Надо было остаться в стороне? — спрашивает устало.
— Надо было, — киваю.
Инга опускает глаза в пол, замирает.
— Прости меня, — говорит тихо, но уверенно.
— За что? — удивляюсь я. — Твоей вины в этой аварии нет. Кто-то не учел погодные условия и набрал слишком высокую скорость, не смог безопасно завершить маневр и спровоцировал аварию.
— Если бы не я, вы бы никуда не поехали в непогоду.
— Это да, — все-таки вздыхаю и тут же кривлюсь от боли.
— Надо было отказаться от поездки с Веремеенко, — она будто разговаривает сама с собой. — Надо было остаться дома. Надо было никогда не возвращаться в этот город.
— Разина, прекрати. Еще надень на себя рясу и уйди в монастырь грехи замаливать. Случилось то, что случилось, — сглатываю. — Как Аделия?
— Она беременна. Ты знал? — отрицательно качаю головой. Не знал, но я не удивлен. — С ребенком вроде как все хорошо, но Роман забирает ее в город, в частную клинику.
— Это хорошо.
— А тебе пока запретили смену больницы.
— Да и похрен. Мне и тут неплохо, — отвечаю безразлично. — Сестре надо бы позвонить, попросить присмотреть за дочерью.
— Я все сделала. Валя плакала. Я не знаю, сказала ли она Жене… — снова закрывает лицо руками. — Господи, Женька…
— Перестанешь ты причитать или нет? Лучше воды дай.
Пить хочется пиздец как. Всю глотку дерет.
Пока Разина шаманит с водой, наблюдаю за ней.
— Инга. Почему ты во вчерашней одежде?
Она бросает на меня короткий взгляд.
— А в чем я должна быть? Мы приехали через несколько минут после аварии.
— Почему не уехала домой?
Что-то давит в груди. Какая-то струна натягивается, готовая вот-вот оборваться.
— Я не могла оставить тебя одного, — пожимает плечами и грустно усмехается. — Я ведь жена твоя. Прости, что сказала это врачу. Иначе к тебе не пустили бы. У них тут вообще бардак. Получается, любая может прийти и представиться твоей женой. Они даже не проверяют. У тебя же нет штампа о браке? В общем, прости за обман.
Молчу. Надо бы сказать что-то… но я упорно молчу.
— Не стыдно тебе? — спрашиваю ее без тени веселья. — Врать не стыдно?
Спрашиваю я о тех объятиях с Ромой? О ее мужиках? О том, что она хотела повесить чужого ребенка на меня? Сам не знаю.
— Стыдно, Никита, — отвечает серьезно. — А тебе, Никит, хорошо спится? Часто вспоминаешь, как отправлял меня на аборт?
Дрожащий голос Инги наливается силой и из слабого, раздавленного превращается в твердый, как камень.