— Холодно, Ник…
— Быстро! — рявкает он, и я послушно надеваю пальто.
Заходим в лифт. Он старенький. Плохо работает, часто останавливается. Но что самое опасное сейчас — его габариты. В нем едва хватает места для двоих людей.
Никита нажимает кнопку пятого этажа, и кабина медленно ползет вверх. Едва проехав два этажа, останавливается, и выключается свет.
Я слышу тяжелое дыхание мужчины на своей раскрытой шее. Оно обжигает кожу и заставляет ее плавиться. Мое сердце заходится в бешеном ритме, сходит с ума. Соски твердеют, грудь сдавливает, становится тяжело дышать.
Делаю шаг вперед и натыкаюсь на горячее тело, кладу руки на его грудь и сминаю в кулаке футболку.
Когда-то Никиты был самым лучшим мужчиной в моей жизни. Когда-то давно я любила его. Всем своим глупым сердцем. То время прошло, оставив после себя лишь горькие воспоминания.
Сейчас я слишком уязвима, я еще не успела отойти от стычки со Степаном, и единственное, чего мне хочется — это почувствовать Никиту. Чтобы он стер прикосновения чужого мужчины.
Поднимаю лицо, нахожу мягкие, нежные губы и целую.
Глава 28
Никита
Я не знаю, почему не сплю.
Я не знаю, почему жду ее возвращения.
Я не знаю, почему мне не дает покоя тот факт, что уже два часа ночи, а ее до сих пор нет дома.
Сажусь на диван и укладываю рядом ногу. Как же задолбала эта немощность. Хочется помесить грушу, потягать железо, а не смотреть десятую по счету документалку про животных.
Женька и Сашка уснули, а мне не спится. Захожу в комнату и смотрю на них.
Сын Инги во время сна кажется совсем мальчишкой, хотя в обычной жизни часто храбрится и делает вид, что старше, чем есть. Хороший у нее пацан. Жаль, что растет без отца. Не могу больше бороться с желанием покурить, поэтому обуваюсь и выхожу на лестничную клетку. Дымить в квартире не хочу — единственный балкон находится в той комнате, где спят дети.
Открываю окно и закуриваю. Выкуриваю половину сигареты, как вдруг перед подъездом тормозит представительская тачка и оттуда практически выпадает Инга. Этот ее боров следует за ней и начинает откровенно приставать.
Дальше действую не задумываясь, потому что вообще не понятно, как вступиться за честь девушки, когда у тебя минус одна нога и минус одна рука. К тому же голова гудит и днем и ночью.
Все это ничто, когда перед глазами возникает красная пелена.
Разина жмется ко мне, явно боясь этого Степана, что злит меня еще больше. Дура! Нахрена села к нему в тачку, раз боишься? Нахрена работаешь с ним? Развернулась и ушла!
Возле лифта она пытается накинуть на меня свое пальто, а мне хочется попросить ее, чтобы вообще не касалась меня, иначе сорвусь и со злости вытрахаю ее прямо тут, посреди нашего подъезда, в котором живут в основном благочестивые бабули, видавшие динозавров.
Когда лифт останавливается и вырубается свет, я закрываю глаза, потому что понимаю: моя выдержка разваливается в руины.
И, будто предчувствуя это, Инга подается вперед и целует меня. Сразу глубоко и чувственно. Вжимается в меня, будто все, что нужно сейчас — это именно я. Будто я один могу защитить ее от целого мира.
Притягиваю ее к себе за талию и прижимаю крепче. Целую так же неистово, как и она меня. Прикусываю за губу. Мне хочется поднять ее под бедра и припечатать к стене, чтобы выбивать из нее все стоны, которые припасены для других мужиков.
Что ты делаешь со мной, девочка? Размазываешь меня, превращаешь в тряпку. Раскидала всюду свои флажки, окутала заботой Женьку — самое слабое мое место. Воскресила уют в моей холостяцкой берлоге. Даже пацан твой — и тот стал мне близким, чуть ли не родным.
Наверное, это тот самый момент, когда я готов послать все к черту и признаться ей в любви. Только любовь ли это? Одержимость, злость, перемешанная с животной нуждой, жгучая потребность конкретно в ней, конкретно всегда. Нужда, как в воде, кислороде, солнце.
Меня шатает, и я едва не падаю на Ингу, в последний момент ухватившись за поручень одной рукой, а девушку прижимаю за талию второй.
Разрываем поцелуй, дышим друг в друга, касаемся раскрытыми губами.
А потом все по новой. Я передвигаю Ингу в угол, чтобы не завалить нас обоих, а сам лезу в ее пиджак, целую шею, грудь.
Она шумно дышит, гася стоны в кулаке.
— Господи… Ник… Никита, пожалуйста…
— С ума сошла? — бормочу ей в грудь, не в силах оторваться. — Хочешь осквернить этот дом образцового содержания?
Спрашиваю с насмешкой, понимая, что уже не смогу остановиться. Член болезненно упирается в штаны, и я сдавливаю его через ткань, пытаясь скинуть напряжение. Не помогает.