И он не имеет права обмануть ее ожиданий.
Задумавшись, погрузившись в свои чувства, он внезапно ощутил кое-что еще. Волну неприкрытой злобы и холодного циничного расчета, долетевшую до него издалека.
«Это там!» — догадался он и устремил взгляд на «Цесаревича Андрея».
На пароходе было заметно оживление. Солдаты и полицейские сновали туда-сюда, заглядывая во все углы, распахивая все двери. Над водой далеко разносились приглушенные расстоянием звуки — топот ног, грохот и стук, голоса. Один раз кто-то закричал, потом раздался резкий хлопок выстрела. Зрители заволновались.
— Поймали? Схватили? Кто стрелял? — зашумели вокруг. — Эй, чего там происходит-то? Мне ж не видно!
На нижней палубе «Цесаревича Андрея» забегали солдаты и матросы. Слышался пронзительный женский крик — с какой-то пассажиркой случилась истерика. Лясоту возбужденная зрелищем толпа прижала к парапету, и он вынужден был схватиться за опорный столб, чтобы не упасть в воду. Мелькнула мысль, что это тоже выход — упасть, как бы удариться головой о борт и камнем уйти под воду. Плавал он хорошо. В этой суматохе не сразу закричат: «Человек за бортом!» Пока опомнятся, пока начнут искать тело, он отплывет далеко. Могло бы выгореть… Но момент был упущен. Зрители отхлынули в другую сторону. Но Лясота так и остался стоять у борта, держась за опорный столб и глядя на реку.
Он не мог отвести взгляда от воды. Почему-то синяя гладь, подернутая блестящей на вечернем солнце рябью, привлекала его внимание. Если бы не досадная задержка, «Царица Елизавета» уже часа полтора как отошла бы от пристани Дмитрова и двигалась дальше. Еще через два или три часа в кают-компании подали бы ужин. В сумерках наверху заиграл бы оркестр, а вдоль бортов зажгли фонари, и в ответ им замерцали бы сигнальные огни на бакенах. Музыка продолжалась бы до полуночи, и похожий на сказку пароход сбавил бы ход на самый малый, только чтобы не терять времени и как-то держаться против течения. Когда смолкла бы музыка, он бы мог…
Какая-то тень мелькнула в воде. Рыба? Такая большая? Нет, в Волге водятся огромные сомы, осетры в три аршина,[2] белорыбица и щуки, способные откусить руку. Но таких он никогда не видел. Рыбы так не плавают. Рыбы вообще так не выглядят, если уж на то пошло.
Извиваясь всем телом и загребая воду передними конечностями, странное существо промелькнуло и ушло на глубину так быстро, что мысль о том, что это не рыба, пришла Лясоте уже после того, как оно пропало. Недоумевая, он протер глаза. Раньше ему случалось замечать то, что было скрыто от посторонних глаз, но это было давно, до того, как все случилось…
— Вы тоже это видели?
Незнакомый голос заставил подпрыгнуть от неожиданности. Лясота обернулся, уставившись на инквизитора, стоявшего в трех шагах от него. Холодные глаза излучали не только презрение ко всему человечеству, но и легкий интерес.
— Простите, что вы сказали? — Лясоте пришлось сделать над собой усилие, чтобы собеседник, чье лицо ему было знакомо, ни о чем не догадался.
— Вы видели это… существо? Интересное, не правда ли?
— Какое существо? Я ничего не видел! Я смотрел туда. — Лясота указал на пароход. Там все еще продолжалась возня, но суматоха, вызванная одиночным выстрелом, улеглась. — Интересно, поймают его или нет?
— Нет.
— Почему?
— Он ушел. И не говорите мне, что ничего не видели.
С этими словами инквизитор отошел, а Лясоту бросило в дрожь. Он помнил этого человека. Прекрасно помнил. Но узнал ли учитель бывшего ученика?
3
Мягкий стук лопастей и рокот мотора должен был успокаивать — «Царица Елизавета» четверть часа как отошла от пристани и теперь спешила изо всех сил, наверстывая упущенное. Но княжна Владислава не находила себе места.
Они втроем сидели в ресторане. Мама несколько пришла в себя — настолько, что села за столик и делала вид, что поглощена разделыванием жареного цыпленка. Княгиня Елена была бледна, ее потускневшие глаза вяло смотрели из-под припухших век. Она плохо себя чувствовала, и дочь старалась вести себя тише воды ниже травы, чтобы ее не раздражать.
За их столиком царило гробовое молчание, нарушаемое лишь звяканьем столовых приборов и время от времени плеском подливаемого в бокал князя Михаила вина. Для княжеского семейства здесь, в ресторане, был забронирован небольшой кабинет — отгороженный угол в стороне ото всех. Слышались приглушенные звуки оркестра, наигрывающего что-то медленное, спокойное. Звучали голоса — пассажиры тихо обсуждали дневное происшествие, но за столиком Загорских-Чарович не было сказано ни слова.