Мама сидела над своей тарелкой. Она немножечко поела в Лидино отсутствие, а немножечко оставила, чтобы продолжать этот торжественный ритуал совместного поедания сосисок.
Лида села к столу, но есть не могла. Она вообще не была объедалой и обпивалой. А уж когда начинала психовать, когда её обижали или там перед контрольными — её буквально с души воротило от всякого съестного запаха.
Мама знала эту её манеру.
— Ну ешь, ешь. Я же тебя ни в чём не обвиняю…
А я тебя обвиняю! Но Лида, конечно, не сказала этих слов.
Их легко крикнуть в душе, а не на самом деле. Она молчала, глядя в стол.
— Ну хватит, — с улыбкой в голосе сказала мама, — хватит, распаяешься.
Это было батянькино слово. В старину пили чай из самоваров. И когда из них нечаянно выкипала вода, они распаивались: отваливался кран, ручки, ножки, ещё там чего-то.
Но дело не в том. Сейчас мама специально сказала это слово, чтобы объединиться… будто бы объединиться с батянькой. А Лида, мол, ребёнок, ну и тому подобное.
— Лида… Посмотри-ка на меня… Успокоилась?
— Нет, не успокоилась. Ты неправильно говоришь, мама. И… и я презираю тебя за это!
Всё. Сказано. Мама встала, отвернулась к окну. Лида испуганно смотрела ей в спину.
— Ты произнесла ужасное слово, Лида. И я не знаю, как мне тебя простить.
— Можешь не прощать!
— Не дерзи. Это уже пустое.
Потом долго тянулось молчание. Просто невероятно долго. Лида не отрываясь смотрела в спину матери. Наконец она провела рукою по лицу — то ли хотела стереть высыхающие слёзы, то ли на что-то решилась.
— Я не знаю, сможешь ли ты меня понять в таком состоянии… — Эти слова она произнесла тихо и как-то совсем слабо. — Лида, я тебе скажу, как я чувствую. А ты уж суди сама! Тебе кажется, я жестока, равнодушна, да? Это неверно!.. И ты же знаешь, я люблю его! — Они на мгновение встретились взглядами, и Лида сейчас же отвела глаза. — Что мне было бы жить с ним эти пятнадцать лет? Ох! Но ты должна меня понять… Отец сильный, волевой… А я, понимаешь… мне трудно, я боюсь, я не готова! У меня на себя одну-то… ну и на тебя, конечно… и то едва хватает сил… — Она остановилась как бы подумать, в глазах её опять были слёзы. — Отец лежит в хорошей клинике… я узнавала. — Вдруг она отчаянно посмотрела на Лиду: — Я не могу, понимаешь! Я боюсь. Я умру… Единственное моё спасение: я себе твержу, что ничего не случится…
Опять зазвонил телефон. Мама и Лида невольно переглянулись, мама пожала плечами: конечно, подойди. Лида пошла в прихожую: в конце концов может же позвонить кто-нибудь ещё!
Услышала Надин голос! Спокойный. Впервые услышанный за последние две недели… Подосланный.
— Да неужели же вы не понимаете, что я не буду с вами разговаривать! — и сейчас же разъединилась. Трубка осталась у неё в руках. Из крохотного динамика выползал длинный гудок, растекался по полу клейкой лужей.
В прихожую заглянула мама:
— Что-то случилось? — И потом, словно бы и правда ничего не случилось: — Ох, я устала сегодня безмерно…
Такая обычная её фраза! Ну и уставай, пожалуйста. Батяньки нету — жалеть тебя некому!
Опустила наконец гудящую трубку, вошла в свою комнату. Даже непонятно, как это ей пришло в голову!.. Взяла бамбуковую палку для штор, вставила в дверную ручку. Заперлась, короче говоря!
Минута прошла в тишине. Лида стояла перед дверью и ждала. Сердце отдавалось в голове, в животе, где-то в коленках. Наконец мама сказала:
— Можно, Лида?
— Нельзя! — Разговаривать через дверь было намного легче — как по телефону.
— Это ещё что такое? — Она дёрнула дверь, но бамбуковая палка её не пустила. — Ну-ка не дури! Ты думаешь, что? Без отца…
— Это ты думаешь, что без отца! А я-то с отцом! Я-то его не предавала. Уходи отсюда. Не буду с тобой разговаривать!
Выкрикнув это, она села на диван, закрыла лицо руками.
— Лида! Перестань сейчас же! — Она ударила ладонью в дверь. Удар получился звонкий, но слабый — палка едва шевельнулась. Потом Лида услышала, что она плачет. — Лида!.. Лида! Ну я не могу сейчас одна.
— Ты всю жизнь одна!
— Какая ты жестокая!
— А я тебя больше не люблю!
Эти слова предназначались не ей, а Севке. Вернее, они и Севке не предназначались. Потому что Лида и Севка никогда о таких вещах не говорили.
«Я тебя больше не люблю!» — они вырвались из Лиды как самое грозное оружие. Но, вырвавшись, открыли такую рану, такая безутешная боль разлилась по душе. Она уткнулась в диван, закрыла ладонями уши и заплакала. Тихо, шёпотом, чтоб не услышала плачущая по ту сторону двери мать.