Снегирь замолк. Он стоял и рассматривал слова Монтеня, словно это был памятник. И Бывший Булка рассматривал их, словно памятник. «Монтень, — думал он, — надо же, ёлки зелёные, Монтень. А я про такого и не слыхал… Стыдняк!»
Сегодня был приёмный день. А он не знал, придут к нему или нет… Ну так пойди и позвони!..
Маринке звонить не хотелось — как-то тяжело было набирать этот номер… «Филиппову можно?..» Больница проклятая! С больницей не поспоришь. Уже нервы пообтрепались, уже рука дрожит, когда берёшь со стола стакан компота.
Эх ты, Маринка-малинка!.. Дома бы, на воле, он эту чепуху уладил за пять минут: простил да и вообще бы наплевал — подумаешь! Но здесь тебе не дом, милый, больница! И сам ты уже не тот. Хочется, чтобы пожалели. Хочется лечь, закрыть глаза. И чтобы кругом нервно шептались: «Тихо вы, он заснул!..»
Ну хватит, хватит! Разболтался! Сила воли есть — значит, держись! И Лидка у тебя есть — при всех обстоятельствах.
Однако Лидке он тоже не мог позвонить. У него осталась всего одна двушка. Занимать? Уже занимал. А здесь это вещь дефицитная. И рисковать двушкой он не хотел: дело в том, что в их домашнем телефоне первых гудка два-три не прозваниваются. Со станции обещали прийти — не приходят!.. А здешний, больничный, телефон тоже последнее время стал с фокусом. Если на том конце долго не подходят, он, как бы от нетерпения, срабатывает и глотает монету… И не поговоришь, и двушку потеряешь. А двушка единственная…
Все эти мысли странно и неожиданно разволновали его. Резко, так что забилось сердце и неприятно ударило в голову, он поднялся с койки, вышел в коридор. Снегирёв что-то бросил ему вслед, Бывший Булка не ответил.
Сейчас весь больничный народ был на виду — тянулись на обед. Навстречу ехали нянечки с тележками — везли еду для лежачих.
А что, ходят к ним, думал Бывший Булка, оглядываясь по сторонам, ходят или нет? Один я такой «позабыт-позаброшенный» или же это нормальное явление? Трудно сказать. Ведь он специально-то не приглядывался…
Вроде бы не приглядывался. А сам, оказывается, следил!
Сейчас он совершенно точно… ну или почти совершенно точно мог сказать себе: к этому ходят, а к этому… тоже ходят — такая старушка божья: чихни — развалится… Погоди. Чего ж ты на неё злишься-то? Она-то при чём?
Бывший Булка отошёл к окну. Сквозь больничные, пропахшие лекарствами растения стал смотреть, как автомобили утюжат ту самую грязь, которую он «вычислил», лёжа у себя на койке.
По коридору за его спиной прошли Снегирёв и Старик. Снегирёв хотел окликнуть Бывшего Булку, но Старик отрицательно покачал головой. Они прошли мимо, Бывший Булка их не заметил, утопленный в какие-то свои неясные, горькие мысли.
— Бывают же подлые люди, — сказал Снегирёв задумчиво.
— Что?
— Я говорю, бывают же люди подлые, как родственнички у Филиппова.
— Вы бы его заняли чем-нибудь, — сказал Старик, — вы же умеете…
— Тогда не лезьте со своими Монтенями! — Снегирёв нервно дёрнул плечом. — Мне и ответить нечего!..
Старик, прищурившись, посмотрел на него и улыбнулся.
Сколько времени с тех пор прошло? Да часов пять, не больше. А он снова жил, Бывший Булка, и даже был почти счастлив. И хотел он сейчас только одного: попусту ни с кем не разговаривать, а спрятаться бы и посидеть в тишине.
Но скажи на милость, где ты спрячешься в больнице? Всё чужое, всё подконтрольно…
Бывший Булка стоял у стеклянной двери, за которой начиналась лестница, ведущая на волю. Здесь было относительно спокойно: больные сюда ходить не любили. А если и появлялись то не заговаривали — посмотрит на тебя и уйдёт. Зато здесь часто мелькали медсестры, врачи, ещё кто-то в белых халатах — чиркали по Бывшему Булке натренированно заботливым глазом.
В общем, не то это было место.
Бывший Булка двинулся по коридору.
Кабинет главврача, ординаторская…
Сердце его уколол маленький острый крючок. Не поднимая глаз, Бывший Булка знал, что идёт мимо операционной.
Прошёл и остановился… Дверь!.. Дверь показалась ему незапертой. Бывший Булка вернулся, осмотрел страшную дверь, не дотрагиваясь, однако, до ручки. Точно: открыта.
В следующее мгновение Бывший Булка вошёл в операционную, замер… Из коридора ни звука — не заметили.
Он увидел то, что и предполагал увидеть, — сплошная белая тишина. Тускло сверкающий огромный фонарь, висящий над операционным столом, стеклянный шкаф, идеально чистые окна.
Внутри у него сидели, прижавшись друг к другу, словно два братишки, любопытство и страх. Ему на мгновение припомнилось детство, какой-то подвал, неровные ступени, осклизлая холодная стена, за которую он держится, чтоб не загреметь вниз. И те же самые любопытство и страх…