Они проскакали танцующим галопом по европам все темы и в том числе его болезнь — всё летело как в печку, и всё горело лучше, чем бумажное. Когда-то давно-давно, при первой встрече их у Нади, Лида сумела спастись от этого пустопорожнего остроумия. Теперь она попалась в его лапы и молотила, молотила, молотила без конца пустую солому. То же и Севка, причём у него, естественно, получалось ещё лучше раз в десять: Лида одну хохмочку, Севка три в ответ.
Сказать бы сейчас: «Брось ты это, Севка, что мы как конферансье!» А ведь это я, между прочим, я ему позвонила: надо поговорить. Ну так и говори!.. Наверное, она пропустила какое-то его очередное остроумие. Севка ждал ответа.
— Чаю… нету у тебя?.. — спросила неожиданно и неловко Лида.
— Это… на кухне, там, Лид… Я-то… — он пожал под одеялом плечами. — Ты иди, а я буду отсюда тобой руководить.
Это была однокомнатная квартира, так что в дверях не запутаешься. И вдруг она услышала Севкин крик — какой-то не простой, а можно сказать, отчаянный:
— Лида! Погоди!
Но было уже поздно. Она стояла посреди крохотной кухоньки. У батареи под окном горка разной обуви: кеды, тапки, старые ботинки — то, что неминуемо скапливается под вешалкой. Тут же вытертый половичок, которому следовало лежать на месте шикарного ковра. На столе немытая посуда и раскрытая книжка. Рядом — торопливо свёрнутое байковое одеяло со следами утюга, ещё что-то. А сверху фантик от мороженого «Чебурашка», старательно разглаженный, в картонной самодельной рамке… Лида сразу вспомнила, как они гуляли по зоопарку — в тот самый-самый первый их раз. Лида съела мороженое, а бумажку бросила — хотела в урну, да не попала. А Севка: «Сорить нехорошо!» И положил бумажку в карман. Вот она где теперь!
Всё стало по-другому: и показушная уборка, и постыдное пижонство с ковром. Осторожно она взяла эту бумажку в рамке. Сверху там была петля из суровой нитки.
— Лида!
Она вернулась в комнату.
— Севка, где это висело?
Он глазами показал место над письменным столом, там была воткнута булавка.
— А где ковёр должен висеть? — и сама увидела голую стену, ряд гвоздиков. Пошла в прихожую, тихонько отряхнула ковёр рукой. Пыхтя, стала вешать его на гвозди.
— Я сам потом, — глухо сказал Севка.
Лида ему не ответила. Повесила, повернулась к нему. Мотнула головой в сторону кухни. Нет, только хотела мотнуть, удержалась. Словно потянула себя за ухо в обратную сторону. Взяла стул, села напротив него. Вдруг она почувствовала себя удивительно свободно. Впервые окинула взглядом всю комнату. Вот бывают такие комнаты — непримечательные, где только самое-самое необходимое… Редкие, надо сказать, комнаты. Потому что у всех хоть что-то да есть. А у них буквально ничего. Даже львиный ковёр, вернувшись на стену, стал непролазной скукотищей.
Нет, всё же была одна необычная вещь — толстый альбом в кожаной обложке с медным резным замком. Лида сразу вспомнила Надю: марки. Встала. Не спросясь раскрыла альбом. А зря! Это оказались фотографии. В комнате на диване сидели мальчик и женщина. Сева и его мать. Рядом была фотография мужчины в офицерской форме (какой там чин, Лида, конечно, не знала).
— Это твой отец?
— Тут его карточек нету!
— А-а… — она не знала, что сказать.
— Тут вообще ни одной его вещи нету! — И, словно оправдываясь, добавил: — Ни денег, ничего не берём! Мама решила.
Денег? А, ну да: раз он развёлся, то должен платить… за Севку. Как это нелепо звучало! А может, и не очень нелепо в этой до последнего скромной комнате.
— Сев, а…
— Дача? — догадался Севка. — Это моё наследство.
Наследство… Жутко странно!
— Он у тебя что? Старый? Отец…
— Да нет, никакой не старый… Просто так считается, что дача его и моя.
Как всё это было удивительно. Не похоже на Лидину жизнь… Да не похоже и на Севкину жизнь, которую Лида себе представляла.
В окно стал пробираться вечер. Сумерки незаметно копились по углам. Со двора слышались победные крики пятиэтажников.
— Лид, ты обижаешься на меня?
— Тебе ж, Севка, ничего говорить нельзя. — Лида пожала плечами. — Скажешь — да, а ты с пятого этажа спрыгнешь, чтоб я не обижалась. Но я на тебя, Сев, правда не обижаюсь. Я ещё утром сегодня на тебя обижалась, а теперь нет.
Но говорила она не полную правду. Внутри ещё жила какая-то ледышка. Пересиливая себя, Лида рассказала про Надю, потом про батяньку. И потом они сидели молча, а вечер всё наступал.
— А твоя мама скоро придёт?.. — Вот уж действительно: спросила, как почуяла.