— Это тот самый, что стенал под дверью подъезда? — уточнил я, припоминая начало нашего знакомства.
Омега кивнул, всё так же глядя в потолок.
— Почему ты попросту не уволился? Ещё тогда? — меня возмущало такое отношение к вполне серьёзной угрозе. Ведь после первого нападения опасность стала вполне очевидной.
Миша подёрнул плечами.
— Место хорошее. Платили больше, чем я реально работал, уходил когда хотел, да ещё без объяснений. Брал отпуск в любое время.
— Понятно, — пробурчал я понимая, что попустительское отношение Миши вызвано ленью или банальным желанием удобной и комфортной жизни.
— Что? Тебе? Понятно?! — вспыхнул вдруг он, резко развернувшись ко мне — глаза его пылали. — Ты хоть понимаешь, сколько лет я скитался? Думаешь, я всегда вдоволь ел и всегда спал в тепле? Думаешь, я вообще достаточно спал, не боясь что какая-нибудь мразь отымеет меня, стоит потерять бдительность? Думаешь, на средний заработок в этой стране можно расслабиться? Понятно ему! — задыхаясь повторил он, затем злобно фыркнул и, вскочив с кровати, скрылся в душе.
Дверь хлопнула, заставив меня пожалеть о случайно обронённом слове. Я был честен в своей реакции, но не подумал или, скорее, на секунду забыл о той «хвостатой» истории, которую тянул за собой Миша. И тут же получил за это.
Нет, я не забыл, просто я желал судить Мишу так, как угодно мне. Моим желаниям, моему собственническому инстинкту. Альфа из меня был ещё тот. Кретин, в общем, на миг прикинувший общее мерило к Мише.
Но Миша не вписывался в обычные стандарты. И именно это мне в нём нравилось. И я был совершенно уверен, что права судить его, не побывав в чужой шкуре, у меня не было никакого. Уже не говоря о том, что жизнь омеги часто бывала сложна. Жизнь омеги без поддержки со стороны семьи, друзей ужасна. Жизнь изгоя, помноженная на пол и одиночество… Я был просто идиотом.
Да, однажды Миша сам навлёк на себя тридцать три несчастья, но я не собирался судить его и за это. Что я в конце концов знал, кроме нескольких сухих выдержек из отчёта о прошлом омеги? Он сегодняшний мне нравился полностью, несмотря на ершистость и непокладистость.
Миша вышел из душа нагишом и принялся разыскивать вещи — больше он, похоже, не собирался здесь задерживаться.
— Миш, — окликнул я, поднимаясь.
Омега не обратил внимания, сосредоточившись на вещах.
— Миша, — я обошёл его сзади и обнял.
— Оставь меня! — злобно рявкнул он. — Отпусти!
Я только сильнее сжал объятья, лишая омегу возможности двигаться.
— Давай поговорим, — я чмокнул его в макушку. — Или не будем, если не хочешь, но не убегай от меня.
Миша, словно птичка пойманная в силки, бился недолго. Я чувствовал, что у него попросту не было сил.
— Всё это бесполезно. Зачем разговоры? — его голос стискивали слёзы. — Всё равно это не может длиться вечно. Давай прекратим сейчас. И так ведь больно, — произнёс он вдруг в сердцах, и я понял, что он плачет.
— Если больно, давай не будем прекращать.
Из горла Миши вырвался задушенный то ли рык, то ли рёв. Короткий, он оборвался внезапно, и Миша снова забился в моих руках.
— Только до тех пор, — говорил он, пытаясь вывернуться из моих объятий, — пока я не надоем, или пока ты не надумаешь обзавестись официальной парой, или не встретишь чёртового лойде! — злость придавала Мише сил.
Он шипел и брыкался, норовя ударить меня побольнее.
— Шанс встретить лойде один на миллион, — отвечал я, когда получалось свести очередную атаку Миши на нет, — и случится это, только если я попробую его кровь. Но твоя кровь меня вполне устраивает, не вижу причин облизывать шеи других.
Накал Мишиных сил чуть спал. Он размышлял над тем, что услышал.
— Не играй со мной, Олег! Я изгой, и ты понятия не имеешь, на что я способен! — зашипел он, и я понял, что Миша не поверил в искренность моих слов.
Я оттащил брыкающегося омегу обратно к кровати и бросил на спутанные простыни.
— Не смей! — рычал он, скалясь. Из-под верхней губы выступили отростки клыков.
Я не слушал. Сорвал с Миши трусы, которые тот успел надеть. И придавил его сверху, целуя. Гадёныш больно укусил губу, а когда я попытался отпрянуть, вцепился словно озверевший пёс! Моя кровь запачкала наши лица.
Сумев перекинуть Мишу на живот, я потратил немного времени, чтобы загнуть того в коленно-локтевую, а затем, плюнув на ладонь и неаккуратно размазав слюну, толкнулся меж ягодиц омеги.
Миша, ожидаемо, не был возбуждён. Разве что пылом нашей битвы. Но я не собирался останавливаться на полпути, зная, что давно принял это решение, пусть и ни разу не набрался смелости признаться в задуманном даже самому себе. Но смысла оттягивать неизбежное не было. Все дороги вели к одной цели: я собирался оставить Мишу себе. Жизнь уже не будет прежней. Смысл отрицать очевидное?