– Хорошо!
– А как для тебя лучше?
– Ну, для меня лучше в городе.
– Ты точно решил?
– В городе, где мы были, мне лучше.
– Хорошо.
– У меня тогда будут разные возможности, чтобы туда приехать и уехать назад. Тогда мне не нужно будет ехать на машине через всю страну.
– Хорошо, тогда через две недели я тебе позвоню.
– Договорились.
– Спасибо.
– Тогда, всего хорошего.
– Пока!
– Пока!
Я прокрутил кассету назад и еще раз прослушал только что записанный разговор. На пленке было полно шумов и помех, но, сконцентрировавшись, все можно было понять. Теперь я отправился со своим пакетиком в близлежащий супермаркет. Хайке была на месте вовремя. Не говоря ни слова и не глядя на нее, я опустил мой пакет в ее тележку. Потом я купил себе продуктов и снова исчез. Хайке сделала то же самое.
Теперь снова наступило радиомолчание. Никаких звонков, никаких инструкций, просто ничего. Фирма "южных фруктов" молчала как мертвая. Я впрочем, уже не обращал на это внимания. Если я вскоре что-то и услышу, то тут же все отменю. Так я четко уже решил для себя. Но вот четырнадцать дней уже почти прошли, и следующий звонок "Вольфганга" все приближался и приближался. Постепенно я начал беспокоиться, потому что в БНД вообще никто не шевелился.
И вдруг, 16 июня, мне по почте опять пришло письмо в уже привычном стиле реферата 94.
Привет, Норберт!
Роды были тяжелыми, но поспешишь – людей насмешишь. Пожалуйста, прими звонок в четверг совершенно нормально. Если он не согласится на предложенный тобой срок в начале июля, тогда соглашайся на август. Если он будет настаивать на конце июня, откажись – нам не хватит времени.
Документация как в прошлый раз, только в этот раз меня самой на месте не будет. Будет Рольф, один из людей Франка. Ты его уже видел пару раз, и сразу его узнаешь. Маленький, черные волосы зачесаны назад (обычно напомаженные), всегда одет как итальянец.
Я договорилась с ним об условиях передачи, как у нас было в прошлый раз. Для тебя меняется только лицо и номер телефона, по которому ты сообщишь ему: 0172/830хххх. Он проинформирован, что только ты знаешь этот номер, потому тебе нужно сказать ему лишь время.
Мы свяжемся с тобой только через день, когда Рольф снова будет здесь, так что не жди с особым нетерпением.
Пока! Хайке.
Хотя я уже неоднократно и настойчиво просил прислать мне, наконец, технику для записи телефонных переговоров, меня снова оставили стоять одного под дождем. Теперь мне это окончательно осточертело. На детский магнитофончик я больше ничего записывать не буду, решил я. Пусть дамы и господа специалисты по шпионажу удовлетворятся моими записанными по памяти заметками. Потому следующий телефонный разговор с "Вольфгангом" я провел без записывающего аппарата, который больше бы мешал. Он позвонил точно в назначенное время, и после короткой беседы мы условились встретиться в Праге 28 августа.
Высокая школа разведывательного мастерства (действие второе)
И снова было то же самое. Две разведслужбы зажали меня между мельничных жерновов. Хотя эта деятельность мне совершенно опротивела, увернуться от нее я так просто не мог. Это было и запутанно и противно. Российская разведка не отпускала меня. Очевидно, ее интерес ко мне оставался непоколебим. И это несмотря на то, что о первых встречах написали даже в немецких газетах. Что же за этим могло стоять? Единственным возможным объяснением было то, что русские по-прежнему искали настоящие имена моих агентов. Ну, а что же делала Федеральная разведывательная служба? БНД играла какую-то игру, цель которой мне никто не мог назвать. Но при этом пуллахцы взывали к моим чувствам, упирая на то, что я, мол, должен участвовать в этой игре из лояльности и чувства долга. Опасная взрывная смесь. И смысл понятие "одиночество" в те дни я определил для себя совсем по-новому.
С сегодняшней точки зрения руководство БНД вело себя совершенно безответственно. Уже много месяцев мое физическое и психическое состояние было плохим. Давление и угрозы, исходящие от Службы, становились невыносимыми. Это был психологический террор в чистом виде. С одной стороны, одни подразделения Службы травили Фредди и меня, при содействии мюнхенской прокуратуры. По-прежнему им нужно было пожертвовать пешку для "Дела Фёртча", и мы представлялись наилучшими кандидатами на роль жертв.
Но другие части Службы в то же время вежливо заигрывали со мной и использовали меня, как будто все было совершенно нормально. Почему я сотрудничал с ними, мне даже сегодня трудно объяснить. Что за глупость была с моей стороны верить хоть одному человеку в этом ведомстве! Но возможно, я этим сотрудничеством хотел подсознательно доказать, что я все еще принадлежу к ним, и прежде всего, что я остаюсь одним из "хороших парней". То, что я при этом давно стал лишь средством для достижения чужих целей, не могло, впрочем, укрыться от моего взгляда.
Потому я совершил ошибку, согласившись пошевелить хоть пальцем ради этой Федеральной разведывательной службы. Неужели я не знал этого? Я чувствовал себя беспомощным, отданным на съедение Службы, когда ехал на юг. От первого звонка до этого момента прошло почти двенадцать недель. 26 августа мой поезд "Интерсити-Экспресс" Ганновер-Мюнхен плавно пришел в движение. Вечером я уже был у цели и снял номер в моем постоянном отеле в Бухенхайне.
Руководителей Службы снова не было поблизости. Даже руководитель реферата, ответственного за операцию, ни разу мне не позвонил. Хайке приехала на бокал вина. Она вела себя необычно скрытно, старалась даже не смотреть мне в глаза, и казалась очень озабоченной. Что планировалось в Праге, она сама точно не знала. По крайней мере, так она сказала. Эта ситуация подействовала и на меня, потому я тоже вел себя очень сдержанно.
Так что здесь собственно происходило? Она, отвечавшая за административное обеспечение пражской операции, не знала в подробностях, каков был план? Покачав головой, я принял это к сведению. Она, конечно, заметила, что я недоволен такой новой информационной политикой моих начальников. Она простилась со словами: – Извини! Я просто не могу поступить иначе. Они потребовали от меня молчания. Завтра, перед отъездом, ты получишь еще инструкции.
Потом она ушла. Через несколько минут появился Франц. С какой-то болезненной улыбкой он подсел ко мне: – Ну, сэр, какова ситуация? – Скверная! Я чувствую, что меня снова впутывают в какую-то дрянь, – ответил я – Хайке только что уехала. Ты ее видел? – спросил я. – Да, я ее видел, а она меня нет. Понял? Постепенно я вообще перестал что-либо понимать: – Что тут происходит? Ни один человек ничего мне не говорит. Никто не дает инструкций. Я трясусь от страха перед этой встречей, и ни одна свинья не позаботилась обо мне. Ты это понимаешь? Франц тихо размешивал свой кофе: – Я тут тоже сижу между двух стульев. Собственно, мне не разрешено ничего тебе рассказывать. Никто даже не должен узнать, что я вообще тут сегодня был. Я отпустил своих людей на час.
– Ты установил за мной слежку? – раздраженно спросил я. – Не спрашивай меня об этом. Просто прими к сведению. Ты думаешь, что я не вижу, как новый шеф пытается окончательно "подставить" и тем самым прикончить тебя. Они прикрывают всю эту аферу. Теперь ты – плохой парень. Все это огромное свинство. Но когда мне это окончательно осточертеет, тогда я расскажу все. Это я тебе обещаю. Тогда тут клочья полетят. И тогда кое-кому срочно придется уйти в отставку, или даже лучше – сразу утопиться в Изаре, – с яростью сказал он.
Таким я его никогда не знал. Но в каком-то смысле его ситуация была похожей на мою. Его разрывали лояльность к фирме с одной стороны и глубокое человеческое разочарование с другой. По меньшей мере, в этот вечер мы были в чем-то родственными душами. Франк излил мне свою душу. Я чувствовал, что ему это шло на пользу, но в тоже время отягощало его совесть. Потому что с точки зрения его руководства я был, вероятно, последним человеком, которому ему было бы позволено высказывать свои личные мысли о Службе.
В глубине души он был и оставался очень порядочным человеком. Прямой, корректный, лояльный и очень прилежный. Я за многое ему благодарен. Во всех сложных ситуациях он всегда был на моей стороне. Он организовывал охрану моей семьи и давал мне полезные советы в области агентурной работы. Несмотря на это, он никогда ничего не выбалтывал и не оставлял сомнений в том, какому господину он служит. При всем дружелюбии он хранил молчание и был верен руководству ведомства. И тут внезапно он стал совсем другим. Глубоко разочарованным "своей" БНД, которой он верой и правдой служил больше тридцати лет. Он говорил критически и почти враждебно о руководящих кадрах Службы и об ее организации.