— Значит, ты… не стрелял?
— Нет.
Шофер аж подпрыгнул.
— Судить, немедленно! — прохрипел он. — Дрянь какая!
— Бросьте, господа… — Митенька спрятал револьвер в кобуру. — Заигрались мы с вами… В казаков-разбойников. И ты, Геннадий, хорош. Втравил порядочных людей в авантюру. В грязь.
Корочкин онемел. С трудом выдавливая слова, спросил:
— Где же… ты раньше был… правдолюбец?
— Раньше я дурак был, — убежденно сказал Митенька. — Вы, господин капитан, — повернулся он к шоферу, — полагаете, что все мы рыцари без страха и упрека? Ревнители Белого дела? Жрецы, так сказать! Дудки! Я золото воровал! Золото! Вы ведь знаете, где я служу? Ну так вот! И если бы еще только золото…
— Что же еще, милостивый государь? — Шофер достал из кармана патроны и начал методично и тщательно снаряжать барабан своего револьвера. — Вы уж, батюшка мой, не стесняйтесь, выкладывайте. А что, правду он говорит?
— Правду, — с трудом произнес Корочкин. — А то не помните, что цель оправдывает средства. Знали, на что шли…
— Чтобы так думать — надобно мужчиной быть. А не сосунком, — насмешливо сказал шофер.
— Что ты еще там взял? — с тоской спросил Корочкин.
— То самое… Я рассказывал тебе. Вот она, здесь… — Самохвалов провел ладонью по карману гимнастерки.
Потом загремели выстрелы, и появилась цепь юнкеров. Митенька сказал, успел ведь еще сказать, наверное — все время думал об этом: «Верни эту штуку на место, Гена. Богом заклинаю — верни. Мы ведь все ошиблись, понимаешь?» Куда вернуть? И зачем? А он настаивал, горячился, плел нечто вроде того — мол, драгоценности все равно вернутся к народу, а народ — вот он, расстрелянный лежит, нашими руками расстрелянный… Пуля ударила его в голову. Нет больше Митеньки, и Тани нет, и отца ее, подполковника Калинникова, тоже, наверное, давно нет на этом свете. Странный был человек — Калинников… На следующий день пришел, объявил не без удовольствия: оставшиеся в живых участники организации предаются военному суду. Сказал: «Вы не одного Митеньку, вы и Таню убили». Черт его знает, после таких слов остается только уйти. Нет, не ушел… Начал рассказывать о встрече с красными на 242-й версте. Приехал туда один, без второй дрезины и без охраны. Большевики удивились: «Не боитесь, что мы вас арестуем?» Ответил: «Мы враги, а вы не бандиты». Комиссары даже обрадовались: «Это вы верно!» Для чего он все это рассказывал? Да понятно же! Мы, белые, — плохие. А они, красные, — хорошие. И за ними правда. Ну и черт с ним, с Калинниковым! А оберштурмбаннфюрер молчит. Очередную пакость придумывает, голубоглазенький. Прервать его молчание… Прервать!
— Оберштурмбаннфюрер!
— Подождите… — Краузе поднялся из-за стола и начал вышагивать по кабинету, изредка бросая на Корочкина странные взгляды. Словно обдумывал свой последний вопрос.
— Юнкера были совсем близко, но вы, конечно, успели бросить «эту штуку» в могилу, — он не спрашивал и не утверждал, скорее — мыслил вслух.
— Понимаете, как бы в ту минуту я ни относился к Мите — он все же моим другом был. Я не мог его скомпрометировать. Согласитесь, что и мы все тоже были бы скомпрометированы. Простить нам самовольный расстрел еще и могли, не первый случай, а вот кражу…
— По могиле проехали, и снова стала обыкновенной дорога, не так ли?
— Так. — Корочкин уже перестал удивляться дьявольской проницательности немца. — Юнкера нас обыскали, ничего не нашли и арестовали. В живых осталось всего трое из девяти. По суду всех оправдали, я продолжал служить на прежней должности.
— Шестеро погибли в перестрелке? А капитан?
— Одновременно с Митей… Проклятый контролер из кладовой невовремя хватился пропажи и поднял тревогу. Послали юнкеров, остальное вы знаете…
— Приметы места?
— Это проселочная дорога, она соединяет город с рыбацкой деревней, десятая верста…
— С тех пор столько лет прошло, там все могло измениться.
— Не думаю, там есть особая примета: три огромных ели, в два обхвата каждая. Они особняком, не спутать.
— Ну, и последнее: «эта штука».
— Вот… — Корочкин снял ботинок и оторвал стельку. — Я фотографию позже нашел и, как видите, — сберег… — Он протянул Краузе мятую, выцветшую фотографию. На ней была изображена большая брошь с плоским прозрачным камнем в центре. Обрамляли камень среднего размера темные камешки, их было на первый взгляд более двадцати.