Все разворачивалось по плану Корочкина: первым вернулся из леса белобрысый, он был напрочь искусан комарами и страшно зол. Версия подтвердилась: до шести утра дорога в лесу была совершенно пуста. Вторым поехал шатен. Вечером, часов в одиннадцать, Анфиса предложила поиграть в карты, сели под абажур, Корочкин спросил:
— В «дурака»?
— Я устал, спать пойду… — Белобрысый сладко зевнул, но, как показалось Корочкину, несколько преувеличенно. Заскрипела лестница, белобрысый спускался на первый этаж. Минут десять перебрасывались картами, Анфиса была сумрачна и рассеянна.
— Не захотел играть, — сказал Корочкин со значением.
— Не умеет, — ответила Анфиса и добавила: — В эту игру.
— А в какую умеет?
— А в какие у них играют — в те и умеет, — намекнуть прозрачнее было невозможно.
Корочкин подошел к дверям, прислушался.
— Похоже, спит?
Она сняла туфли, вышла в коридор. Усмешливо взглянув, достала из стенного шкафчика деревянный клин и вставила под верхнюю ступеньку.
Заплакала.
— Это муж придумал… Он приходил поздно. — Анфиса вытерла глаза и закончила уже спокойнее: — Будить не хотел. Пробуйте…
Корочкин спустился вниз — лестница не скрипнула, из комнаты доносился храп. Осторожно приоткрыл дверь: белобрысый лежал поперек кровати и сладко спал. Сделал несколько шагов, немец не пошевельнулся; Корочкин решился: сунул руку под подушку и извлек пистолет — тот самый, горбатенький. Вернулся в комнату, предварительно вынув клин: теперь сторожила лестница.
— Сами-то пользуетесь?
Она прищурилась:
— Вы с ними пришли… Вы русский?
— Русский. И что же?
— У русского человека душа есть. А в душе — тайничок.
— Душа у всех есть…
— У них нет. Ницше читали? Умер бог. Они не люди. Вы кем были? Раньше?
В конце концов, что он терял? Она — подстава Краузе? Хотят узнать подноготную? Не похоже. Таким способом ничего не узнать. Но — допустим. Так ведь им сказал все или почти все, скажет и этой, пистолет — в кармане и, если что — какая разница? Часом позже, часом раньше… А вдруг она станет союзником? Он начал рассказывать, это длилось не более, пяти минут, он заметил по стенным часам. Когда закончил, перехватил ее взгляд: она смотрела на фотографию.
— Муж?
— Мне совет ваш нужен… — Она справилась с волнением и продолжала: — Тут — до вас еще явился… белокурый… Здравствуйте, то се, подает письмо. Читайте… — Она расстегнула верхнюю пуговицу платья и протянула сложенный вчетверо листок.
«Фисочка, я, сама понимаешь — где, так получилось. Помоги подателю сего. Умоляю, потому что очень хочу с тобой свидеться. Любящий тебя Вик», — Корочкин положил письмо на стол. Что ж, все яснее ясного…
— Я поначалу растерялась, не поняла. Так он мне объяснил… Муж для меня — все! Понимаете? Вы не думайте, Вик в плен не сдавался. Он за десять дней до войны уехал в Германию, на стажировку, он врач!
— Не нужно оправдываться, — как можно мягче произнес Корочкин. — Я вам не судья.
— Я себе судья, — сказала она твердо. — Не время теперь причины искать и слова произносить, но я другой раз глядела на себя как бы со стороны и в изумление приходила: училась вроде как все, пионеркой была как все, и в комсомол вступила как многие, и работой общественной занималась, сколько раз аплодировали, в президиум избирали, а видите, как повернулось…
— Анфиса, я ведь сказал вам, что пятнадцать лет в тюрьме сидел, как мне разобраться? Ну и, кроме того… — Он помолчал. — Я ведь с ними… пришел.
Она взглянула на него, словно на стенку налетела:
— Извините, я как-то в толк не взяла… Вот второе письмо. Его уже эти принесли, — она вынула из-за отворота платья еще один мятый листок. «Анфиса, счастье мое, — прочитал Корочкин, — твое письмо получил, у меня все в порядке, не подведи, надеюсь на скорую встречу, целую, Вик». Он поднял глаза, Анфиса смотрела с нервным ожиданием, лицо у нее пошло красными пятнами.
— Любите его… — Он возвратил письмо и пожал плечами: — За что?
— Бог с вами… — растерялась она. — Разве любят… за что?
— Врач должен возвращать в строй раненых солдат, — тихо сказал Корочкин. — Или уж во всяком случае — не помогать…
У нее сузились зрачки.
— Вы не знаете… — прошипела она, как ощерившаяся кошка, — вы сами, сами!