— Повыше, повыше, Ганс! — просил немец, который стоял внизу. — Мы воспитываем, ты понял? Чем выше — тем виднее.
— Господа! — крикнул Корочкин. — Нужна помощь?
Немцы переглянулись.
— Кто вы такой? — спросил тот, что стоял внизу. Немецкому языку Корочкина он не удивился.
— У меня есть важное сообщение для вашего командования, — сухо и значительно произнес Корочкин.
— Его нужно направить в абвер, — сказал немец на стремянке.
— В абвере придурки и интеллигенты, — возразил второй. — Я провожу его куда надо. Стойте и ждите, — повернулся он к Корочкину.
Высокие дубовые двери под порталом открылись. Четверо в такой же форме выволокли двух растрепанных, простоволосых женщин. Обе заламывали руки и выли в голос.
— Сейчас, сейчас, — почти добродушно произнес нижний немец, принимая одну из женщин от конвойных, — это совсем недолго и совсем небольно… — он подтащил ее к стремянке, второй немец спустил петлю.
Женщина уставилась на нее совершенно дикими, вылезшими из орбит глазами, попыталась вырваться и, вдруг заметив Корочкина и поняв, что он — русский, попросила, всхлипывая:
— Скажите, скажите им, я ведь уборщица, уборщица я, я ведь не партийная, они, может, думают, что я Мартышева, секретарь, а я — уборщица!
— Она уборщица, — перевел Корочкин. — Не коммунистка.
— Это нам все равно, — подмигнул Ганс.
Кто-то тронул за плечо, Корочкин обернулся и увидел Бескудникова.
— Ганс объясняет примитивно, — добродушно произнес Бескудников на чистейшем немецком языке. — Но по сути — правильно. Заразу выжигают дотла. Идите за мной…
За спиной Корочкина раздался короткий хрип и сразу же второй. Кто-то крикнул: «Смерть немецким оккупантам!», палач грязно выругался, но Корочкин уже шагал за «доктором» и оглядываться не стал. Он не боялся увидеть повешенных — скольких перевидел в свое время, но неясное сопротивление изнутри помешало — может быть, уж слишком очевидная несправедливость случившегося? Э-э, подумал он, справедливость, несправедливость — пустые слова. Немцы, поди, и не думают об этом. У них — программа, и они ее выполняют. Выжигают заразу. Дотла.
— Не будем терять времени, — по-русски сказал Бескудников. — Что вам нужно?
— Вы слышали: у меня есть важное сообщение, — Корочкин ответил по-немецки.
«Доктор» поморщился:
— Давайте все же по-русски… У вас очень правильная немецкая речь, но вы никогда не жили в Германии. У нар ведь десятки диалектов и нюансов, а вы разговариваете, как безликий автомат.
— В отличие от вас. Всю жизнь прожили в России?
«Доктор» улыбнулся:
— Это хорошо, что вы еще не испорчены страхом и разговариваете свободно… Моя фамилия — Краузе. Отто. Краузе, к вашим услугам. Распространенная, негромкая немецкая фамилия… По должности же я, теперешней, — начальник той самой организации, которая вам нужна.
— Контрразведка?
— Примерно так. А вы, насколько я успел заметить, — бывший белогвардейский офицер?
— Белый, просто — белый.
— Тут есть нюанс?
— Белый — значит чистый сердцем и светлый душой. А гвардия… Это больше по шампанскому и девкам.
— А фамилия у вас… настоящая? Вы не обижайтесь. Ко-роч-кин… Плебс.
— У русских дворян подчас очень странные фамилии: Нарышкины, Гендриковы. Фамилию создает человек.
— Прекрасное наблюдение. Прошу вас, — Краузе пропустил Корочкина вперед и остановился на гранитных ступенях, которые вели в парадный подъезд трехэтажного особняка. Двое эсэсовцев снимали со стены синюю, в красной окантовке вывеску: «Гормилиция». Заметив Краузе, оба вытянулись.
— Оберштурмбаннфюрер! — начал докладывать старший по чину. — Подразделение размещается, все в порядке!
— Свободен, Юрген… — махнул рукой Краузе и повернулся к Корочкину: — Идите за мной.
Они вошли в здание и поднялись на второй этаж. Краузе распахнул двери кабинета с табличкой: «Начальник гормилиции тов. Епифанов» и, заметив, как искривились губы у Корочкина, сказал: