Однако к концу Первой мировой войны я уже хорошо сознавал существование предубеждения против евреев, причем в самом его неприглядном виде. Именно в этот период стало привычным, что друзья еврейских юношей и их советники на факультетах предупреждали их, что их шансы на то, чтобы сделать профессиональную научную карьеру, весьма призрачны. Это была точка зрения, которой придерживались на протяжении довольно значительного периода времени, и она прекратила свое существование в условиях переоценки отношения к национальностям во время и после Второй мировой войны.
Я ощутил чувство благодарности, когда увидел значительные перемены в отношении не только к еврейским ученым в университетах, но и самих еврейских ученых. Наряду со спадом антисемитизма наблюдалось уменьшение обиды и страха со стороны самих еврейских ученых, и сильно возросла возможность их активного участия в решении общественных проблем. То, что эти перемены происходили, я наблюдал своими глазами день за днем в своем окружении; и я надеюсь и верю, что это ничто иное, как аналог явления, происходящего в гораздо более широком масштабе.
В целом, Лоуэлл одержал верх в в борьбе за принятие numerus clausus, по крайней мере, на период своего правления. Внешне он потерпел поражение, но он создал административную структуру, позволявшую ему четко отслеживать численность всех не очень талантливых евреев. Я полагаю, что теперь после ужасающих деяний нацистов и после появления более просвещенного отношения к праву каждого отдельного человека на получение работы и самого лучшего образования, какое ему только по силам, эта проблема не является более животрепещущей. Во время правления Лоуэлла, тем не менее, все, кто противодействовал президенту в вопросе, принимаемом им так близко к сердцу, подвергали себя риску навсегда утратить его доброе отношение. После факультетских заседаний по вопросу о numerus clausus мой отец не мог больше рассчитывать на благосклонность со стороны Лоуэлла. Особенно остро он ощутил это несколько позднее, когда надеялся получить работу в Гарварде после того, как достиг установленного законом возраста выхода на пенсию. Ему абсолютно отказали в этой просьбе и отказали в выражениях, не содержащих даже намека на признательность за его долгую и преданную работу в Гарварде.
После проведения очередного лета в Нью-Гемпшире и незадолго до начала учебного года, я обратил внимание на два важных вопроса. Мне позвонил Барнетт, молодой математик из университета в Цинциннати. Поскольку Барнетт работал в области функционального анализа, над чем я сам мечтал поработать, я спросил его, не мог бы он предложить мне какую-нибудь хорошую задачу для исследования. Его ответ оказал значительное влияние на мою более позднюю профессиональную деятельность. Он предложил задачу по интеграции в пространстве функции. В течение моего первого года в Массачусетском технологическом институте я нашел формальное решение этой задачи, использовав некоторые идеи, принадлежавшие английскому математику, П. Дж. Даннеллу, в то время преподававшему в институте Райс в штате Техас. Однако моя первая адаптация идей Даннелла показалась мне в некоторой степени лишенной содержания; поэтому я стал искать какую-нибудь теорию в физике, включавшую в себя аналогичную логическую структуру. Я обнаружил это в теории броуновского движения. И очень похожая теория интеграции была рассмотрена Гато, молодым французским математиком, скончавшимся во время Первой мировой войны; но его работу нельзя было прямо отнести к тому, что рассматривали Даниелл и Лебег.
Большая часть моей более поздней работы по математике так или иначе связана с моим исследованием броуновского движения. Прежде всего в ходе этого исследования я познакомился с теорией вероятности. Более того, благодаря ей я напрямую вышел к периодограмме и к исследованию форм гармоничного анализа, более общего, чем классический ряд Фурье и интеграл Фурье. Все эти концепции вместе с работой по технике, которую я выполнял, занимая должность преподавателя Массачусетского технологического института, привели меня к тому, что я сильно продвинулся как теоретически, так и практически в теории передачи информации, и, в конце концов, к открытию науки кибернетика, являющейся по своей сути статистическим подходом к теории передачи информации. Таким образом, несмотря на все кажущееся разнообразие моих научных интересов, все они были объединены одной нитью, начиная от моей первой зрелой научной работы до настоящего времени.
Еще одно дело, ожидавшее меня в момент моего приезда в Бостон, носило более земной характер. Жилищные условия и оплата труда бостонской полиции были вопиюще несоответствующими на протяжении очень долгого времени, и некоторые представители полиции рискнули предпринять ряд усилий, чтобы добиться улучшения в этих сферах. Это привело к забастовке полицейских. Одновременно повсюду вспыхнули внезапные забастовки, и представители консервативного общественного мнения начали испытывать страх перед тем, что из этого могло бы получиться, и стали объединяться для опротестования права на забастовку тех, кто выполняет жизненно важные функции в обществе. Набрать добровольцев в полицию в случае, если регулярные силы полиции выполнят свою угрозу, не составило бы труда. Один из гарвардских друзей с отделения математики записался кандидатом для работы в добровольческой полиции, и под воздействием нахлынувшего на меня ложного патриотизма я сделал то же самое.