Ее звали Маргарет Энгманн, и вот уже на протяжении четверти века она моя жена. Я обратил на нее внимание, увидев одну и ту же фамилию в списке моих собственных студентов, получавших приглашение на чаепитие, и в списке студентов моего отца, изучавших русскую литературу. Мы узнали, что Маргарет и мой студент, Герберт Энгманн, были братом и сестрой, и что они родились в Силезии, в Германии, но жили в нескольких местах на нашем Дальнем Западе. Часть их предшественников были родом из Баварии, и хотя внешне Маргарет и Герберт были очень похожи, у Герберта волосы были светлые, а у Маргарет почти черные. Они приехали в Кембридж из Юты, где обучались в колледже штата Юта. Они оба были серьезными, энергичными молодыми людьми, сильно понравившимися мне, а позже я познакомился с их матерью (их отец давно умер еще в Германии), и она показалась мне жизнедеятельной и интересной женщиной с характером первопроходца. У Маргарет был такой же решительный характер, что и у ее матери, однако в ней было больше женственности.
Однажды зимой 1921 года моя семья отправилась в свое новое деревенское жилище, на ферму в Гротоне, немного покататься на лыжах. Мои родители пригласили Энгманнов поехать вместе с нами. Я до этого приглашал Маргарет на прогулки всего раза два, и мне очень нравилась ее компания. Мои родители считали, что она прекрасная пара для меня, и они всячески давали мне понять, что одобряют мой интерес к ней. Тем не менее, я был очень смущен их весьма очевидным расположением к ней и отреагировал на это тем, что держался от нее как можно дальше на протяжении всего времени. Ухаживание, которое могло привести к браку, должно было быть основано только на моем собственном желании, а не на решении, навязанном мне моими родителями. Таким образом, мне нелегко было демонстрировать Маргарет мое расположение к ней. Потом она мне призналась, что ее реакция на прозрачные намеки моих родителей была абсолютно такой же, как у меня самого.
По возвращении из Гротона я сильно заболел и очень скоро свалился с приступом бронхиальной пневмонии. В течение нескольких дней я метался в бреду, и во время бреда и выздоровления я выражал желание снова увидеть Маргарет и обсудить с ней наше будущее. У меня было чувство, что она моя жена. Однако процесс ухаживания, приведший к нашему браку, развивался не очень быстро. Меня очень смущало чрезвычайно активное участие родителей в моих личных делах. Более того, вскоре Маргарет должна была уехать из Бостона, чтобы работать в качестве преподавателя французского и немецкого языков в колледже Юниата в Пенсильвании. Проработав четыре года в Юниате, она снискала там постоянную любовь.
Маргарет, как и я, эмоционально была глубоко привязана к Европе и Америке. Она родилась в Силезии, где училась в начальной школе; в возрасте четырнадцати лет вместе с братом и матерью она приехала в Америку, чтобы поселиться в жизненно важной части Америки, «фронтире»[55]. Таким образом, в ней сочетались глубокое понимание родной страны и страны, удочерившей ее, и искренняя преданность подлинным интересам обеих этих стран.
С самого начала, когда Маргарет и я вместе обсуждали наши проблемы, она твердо настаивала на том, чтобы я честно признал себя тем, кем я являлся, чтобы я принимал свое еврейское происхождение без ложной гордости, но и без стыда. Когда я задумывался о браке, мне казалось, что мои родители полагали, что Маргарет довольно легко впишется в патриархальную структуру семьи Винеров, и сыграет роль фактора, удерживающего меня в узде. Пока мои родители тешили себя такими надеждами, я с радостью обнаружил, что в действительности это совершенно невозможно. И все же, мы вынуждены были ждать, пока не выяснили окончательно своего отношения к данному вопросу.
Я думаю, что Маргарет так же, как и я, глубоко в душе сознавала возможность нашего брака. Как-то мы встретились с ней в доме ее друзей, на полпути между Бостоном и колледжем, где она работала, но в тот момент наши мысли были слишком заняты тем, что нам предстояло в самом ближайшем будущем, чтобы прийти к какому-то решению, касавшемуся наших отношений. И все же, чем больше проходило времени, тем яснее становилось, что между нами существует очень сильная привязанность друг к другу. Постепенно я стал понимать то, что никогда не было поводом для каких-либо сомнений, а именно, что мои родители приняли слишком многое как само собой разумеющееся, поскольку они считали, что мой брак с Маргарет будет означать мое заточение в семье навечно.
В течение ряда лет после моей поездки в Страсбург на конгресс математиков в 1920 году я несколько раз приезжал в Европу с моими сестрами и один, изредка совершая восхождения на горы вместе с некоторыми моими американскими друзьми-математиками, и навещая Геттингенский университет в Германии. В 1925 году профессор Макс Борн из Геттингена приехал в Массачусетский технологический институт, чтобы читать лекции по физике. Казалось, что появился значительный интерес к моей работе, поскольку я получил приглашение читать лекции в Геттингене. Деньги были выданы только что созданным фондом Гугенгейма, оказавшим огромную помощь американским ученым и художникам. Я решил отправиться в Геттинген весной.