— Да уж… — промычал Форд, суетливо потирая ладони. — И последний вопрос… — он замер в нерешительности, но пересилил себя: — Когда состоятся… мои похороны?
— Вы действительно хотите это знать? — мягко спросил я.
— А вы? — президент навалился грудью на столешницу. — Вы знаете, когда покинете… — он повел рукой. — Сию юдоль скорби?
— Знаю.
— Вот и я… — президент ослабил узел галстука, и спросил с натужной бесшабашностью: — Так сколько мне осталось?
— Двадцать девять лет.
— О-о… — повеселел Первый Джентльмен. — Спасибо!
— Не за что, — улыбнулся я, и заскучал.
Все разъедутся — звенеть бокалами, жевать икру, болтать о разрядке, а мой удел — писать подробнейший отчет для КГБ…
Суббота, 2 июля. День
Московская область, «Заречье-6»
Жара разморено обвисала на сосновых лапах, нагоняя смоляного духу. В тени аллеи хоронилась легкая прохлада, и Андропов с удовольствием подставлял лицо ветерку, веявшему меж краснокорых стволов.
Думать ни о чем не хотелось. Как военные говорят? Доклад закончен…
Брежнев, неторопливо шагавший рядом, хмыкнул:
— А ты, Юра, оказался решительней, чем я полагал. Хорошо, очень хорошо… Считай, сорок процентов министров сменили, половину первых секретарей обкомов! И это только самые верхи! — помолчав, он ворчливо добавил: — Молодец, что на меня перестал оглядываться… Знаешь ведь, как моих… э-э… выдвиженцев обзывают? «Молдавско-днепропетровская мафия»! А я, стало быть, крестный отец, хе-хе… Давай-ка присядем, Юр, а то притомился я, без палочки-выручалочки… Учусь ходить!
— Конечно, конечно… — Юрий Владимирович обождал, пока его спутник осторожно, хватаясь за спинку скамьи, присядет, и лишь затем опустился на сиденье, припорошенное иголками.
— Белки, — прокомментировал генсек. Подумал, и согнал с лица добродушную улыбку. Сказал очень серьезно, глуховатым от волнения голосом: — Принимай страну, Юра. Сам потащишь Союз к светлому будущему.
Председатель КГБ застыл. Сказанное отвечало сокровенным, выношенным желаниям, но он просто не был готов. Вокруг будто засверкало, запереливалось нечто колоссальное, красное с золотом.
А Брежнев даже не улыбнулся. Покивал понятливо, вздохнул…
— Прошло то время, когда по восемнадцать часов из кабинета не вылезал… — он несильно хлопнул себя по коленям, повел ладонями взад-вперед. — Силы уже не те, Юра. Да и разве в немощи дело? Ну, вот испробовал я себя, и понял, что вождь из меня никакой. С харизмой нужно родиться! Я же не правил, а юлил, как арбитр, чтобы и нашим, и вашим! А так нельзя. Нельзя стране без твердой руки! Понимаешь? Народу царь нужен. Чтобы любить и славить, коли хорош, а уж если плох, то проклясть и расстрелять! — Леонид Ильич покосился на Андропова, и тихонько рассмеялся: — Что, не ожидал? Думал, докладом отделаешься — и свободен? Нет уж, Юра, хватай бразды — и вперед…
— Неожиданно — не то слово, — вытолкнул Юрий Владимирович. — Мне казалось, что Щербицкий…
— А что — Щербицкий? Не-ет, Юра, — замотал головой генсек. — Этого преемника мне «хохлы» навязывали, а я поддакивал. Пока не разобрался, что Костя и сам не прочь, да и Андрей Палыч туда же… Мне и Романова подсовывали. И что? Мужик дельный, не спорю, но он на своем месте! «Хозяин Ленинграда». Кстати, с Гришиным как?
— Посадили, — бросил Андропов.
— Тогда вернем Егорычева, — деловито молвил Леонид Ильич. — Пускай столицей рулит, москвичи его помянт… К-хм! Что-то я отвлекся… Давай, поступим по такому алгоритму, как Миша наш любит выражаться. Тщательно продумаем новую Конституцию, соберем Верховный Совет и примем. Нужна иная конфигурация власти! Ну, для меня уже приготовили тепленькое местечко — буду председателем партии. Внесем в устав, да и все… А в генсеки кого? Мысли есть?
Председатель КГБ растерялся, а Брежнев хихикнул.
— Что, думал, генеральным станешь? А к чему тебе партийная бодяга? Совет Министров Косыгину доверим, он у нас единственный, кто в экономике смыслит, а тебя двинем в президенты СССР! Звучит?
— Звучит, — запнулся Юрий Владимирович. — Тогда в генсеки — Машерова.
— Машерова? — Леонид Ильич обдумал, и кивнул. — Годится, как ты выражаешься. Этот партизан шороху наведет! Вот такая у нас выйдет система сдержек и противовесов… Советская! А, кстати, надо бы всех этих барствующих партайгеноссе из Верховного Совета турнуть. Пускай их места рабочие займут, колхозники, служащие…
— Уже! — тонко улыбнулся Андропов. — Там целая толпа депутатов перекочевала на нары. С конфискацией.
Брежнев гулко захохотал, качая головой.
— Сработаемся, товарищ президент!
Вторник, 5 июля. Ближе к вечеру
Первомайск, улица Дзержинского
Поезд подкатывал, сбрасывая скорость, и я глядел за окно, не отрываясь. Забелели за кисточками тополей корпуса «Фрегата», потянулись садик-огородики частного сектора, лентой полированного металла блеснул Южный Буг.
— Соскучился? — Рита подсела поближе, обнимая.
— Год — не срок… — затянул я. — Но все-таки…
— А что ты хочешь? Мы здесь родились.
Я кивнул, перебирая и гладя девичьи пальцы. Рано, конечно, говорить о привычке, но острое удовольствие первых свиданий отошло. Рита стала частью моих будней.
Бывало, мы весь день занимались своим делами, ограничиваясь мимолетными ласками. Сижу я, корплю над программой, а девушка подойдет тихонько, чмокнет в щеку, приобнимет — и нет ее. А благое тепло остается.
Мы даже поссорились однажды! Что-то я не так ляпнул, Рита надулась. Мое огорчение набрало силу до стона. Покружил по кабинету — и пошел извиняться. А в дверях — сникшая девушка. «Прости, — говорит покаянно, — я такая дура…»
Мы долго, с жаром, как последние влюбленные дурачки, убеждали друг друга в своей вине: «Это я виноват…» — «Нет-нет, это я всё!» — «Да при чем тут ты…»
И всё закончилось примирительным сексом.
А нам открылась новая грань близости. Рите так понравилось, что она, наполовину со смехом, обещала мне регулярно «включать стервозину» и устраивать семейные сцены. Просто, чтобы было за что каяться в постели.
А что до моей телепатии… Мне кажется, что из нас двоих истинный телепат — Марик. Девушка улавливает тончайшие нюансы в моем состоянии, малейшие перепады настроения.
Рита никогда мне не мешала. Когда я работаю, ее не слышно и не видно, но стоит подумать о ней, как она материализуется, плюхаясь ко мне на колени.
Иной раз меня тревожит мое «всеведение», тяготит знание того, что суждено, и наваливается тоска. А девушка будто чует — приблизится, прижмет мою голову к груди, не возбуждая, а утешая. И унимается душевная хворь…
…Поезд выехал на громыхающий мост. В окне показался остров, и Третья мельница вдали… А по зеленоватым водам сплавлялся белый «катер» — теплоходик ПТ-2. Или ПТ-4. Они оба курсируют по Бугу, заходят вверх по течению Синюхи. Речные автобусы.
Рита длинно вздохнула.
— Совсем скоро уже… — пробормотала она.
— Свадьба? — угадал я.
— Угу… — девушка прижалась теснее. — И я стану твоей женой… Ритой Гариной…
«Невестина робость… — мелькнуло в голове. — Знаем, проходили».
— Зато ты оденешь великолепное белое платье, — завел я тоном искусителя, — и будешь самой красивой за историю дворца бракосочетаний…
— …И ты возьмешь молодую жену на руки, — улыбнулась Рита, — и усадишь в машину…
— В белую «Чайку»! — подхватил я.
Девушка засмеялась, обнимая меня за шею, и воскликнула тихонько:
— Подъезжаем!
На солнце заблестела чересполосица путей, и завиднелся вокзал, синий с белым. Металлическим голосом занудил репродуктор, доносясь глухо и невнятно:
— Поезд «Москва — Одесса» прибывает на первую платформу…
Поклажи у нас было немного, сплошь подарки родителям невесты. Если честно, я был рад, что на семью Сулимы снизошел мир и покой. Блудная мама и жена вернулась домой.