– Ты не дочитал, – откликнулся Кахлон.
– Да? Э-э… А! «Однако он не должен лишать ребенка девственности, допустима только содомия…» Тьфу!
Книжонка полетела в багажник, а Юваль хихикнул.
– Да не, ребята, я ж не против «муслимов», – развел философию Гилан. – Пусть себе молятся, кому хотят! Но извращенцев… Этих – с корнем! Ну, или под корень… Да вон, Юсуфа вспомните! Нормальный же парень был!
– Юсуф не верил ни в бога, ни в черта, – рассудительно заговорил Ариэль, протирая пистолет и аккуратно накручивая глушитель. В пустыне от пыли нет спасенья, как в море – от влажности. – Так, всё, мы – арабы!
– Иншалла! – огладил лицо Пелед.
За месяцы Аравийской войны подбородки спецназовцев из легендарного отряда «Кидон» обросли бородами, а темный загар и вовсе стер различия.
«Все мы семиты, все мы человеки», – подумалось Кахлону.
– Вон! – выдохнул Гилан, нависая над Ювалем. – Тот самый дом! Аятолла его уже который год снимает…
Джип свернул и затормозил прямо перед калиткой. В двух шагах от бампера застыл имам в длинных одеждах, и в черном тюрбане сейида. Его породистое лицо смахивало на фото Шона Коннери, если только дорисовать седую бороду.
– Это он, – обронил Кахлон, выскакивая из машины и низко кланяясь.
Недовольно покачав головой, Рухолла Хомейни толкнул резную калитку, проходя в тесный внутренний дворик, и Ари шагнул следом, продолжая кланяться, как заведенный.
Аятоллу забавлял почтительный человечек, испрашивавший прощения. Он скривил уголок рта в снисходительной улыбке, а Кахлон согнулся в последнем поклоне – и выпрямился. Пистолет с глушителем в его руке дернулся трижды, с коротким шипением выплевывая пули. Третья пробуравила лоб Хомейни, сбрасывая тюрбан.
Незадачливый диктатор упал в пыль, и перекатился, уставив стекленеющие зрачки в мутное небо. Шаловливый ветерок вырвал из мертвой руки шуршащие листки, исписанные закорючками насталика, закрутил и разнес по двору.
– Иншалла! – вытолкнул Ариэль.
Тот же день, позже
Чехословакия, Пльзень
Иржи Корда, заторможенный чех с лицом снулой рыбы, рулил машиной осторожно, соблюдая все правила. Мишин папа устроился рядом с Иржи, очень довольный – ему не улыбалось высиживать в выходной на месте водителя. На заснеженных склонах Шумавы их ждут не только спуски и прочие лыжные радости, но и деревенские яства, как то: шумавские картофельные зельники, суп «кулайда», печеная утка с кнедликами – и пиво цвета темного янтаря…
А он – за рулем «возидла»?[8] Ну уж, нет уж!
Рита, делившая заднее сиденье «Волги» с Настей и Лидией Васильевной, отвернулась к окну, пряча улыбку. За стеклом убегала назад Богемия…
– Пообедаем в Пльзене? – вывернул голову Петр Семенович.
– Ну-у, можно, – неуверенно ответила Мишина мама. – Только… Мы же все в лыжных костюмах…
– О, то не важно, пани! – воскликнул Иржи.
– Правильно! – поддержала его Настя. – Двенадцать уже, а я еще не завтракала!
– А чего ж ты?
– Сначала забыла, а потом… – понурилась «голодающая». – Пока собрались, пока оделись… Хотела же шпикачку взять, да так на столе и оставила! Представляешь, мам?
– Ужас! – улыбнулась родительница.
– Да кошмар просто!
А Рита всё поглядывала в зеркальце заднего вида. Порой на повороте оно отражало белую «Шкоду», смахивавшую на усохшую «Волгу». Легковушка держалась за ними от самой Праги.
– Подъезжаем!
Впереди обозначились шпили и купола старого Пльзеня. Новый город встречал типовыми параллелепипедами. Чистенько. Скучненько.
– Тут е одно место… – забормотал Иржи, выворачивая руль.
Рите показалось, что Пльзень состоит из сплошных перекрестков – уличные диагонали с извилинами как будто под запретом. А вот и то самое место – опрятная с виду кафешка, не ведающая дресс-кодов.
Уже после обеда – обычного комплекса, как в столовке, – Рита подошла к свекру.
– Петр Семенович, а вам не кажется, что во-он та «Шкода» нас преследует?
Гарин-старший благодушно хохотнул, пришатываясь к невестке:
– Это Мише надо сказать «спасибо», хе-хе… Нас пасут ребята из КГБ, год уже! Как только вся эта буча в Союзе поднялась, так нас сюда и сплавили, от греха подальше, к Праге поближе. Я-то сначала думал, что это Шокина идея, из министерства, ан нет! Так что, не переживай – свои!
– Ну, тогда ладно! – успокоилась девушка.
– Все поели? – «пан директор» встал, руки в боки.
– Все! – дуэтом отозвались мама с дочкой.
– Все сходили… куда надо?
– Все!
– По машинам!
«Шумава – не горы, а пригорки», – думала Маргарита, провожая глазами плавные заснеженные увалы, встопорщенные буковыми зарослями, да пышными елками. Ну, это если сравнивать с Кавказом, куда юная Ритка Сулима ездила на соревнования. А для Средней Европы и так сойдет. Если уж плюгавенький Олимп считается горной твердыней, то о чем, вообще, говорить?
Наверное, задумалась девушка, эта ее неудовлетворенность – производное от чешской тесноты. Ведь для Союза поездка в горы – это дальнее путешествие, будь то Кавказ, Алтай или какой-нибудь Заалайский хребет. А тут… Только выехали – уже к Пльзеню подъезжаем! Круть-верть рулем – Шумава, Богемский лес…
«Волга» поднажала, одолевая тягучий подъем, и вошла в поворот – дорога впереди опоясывала гору широкой дугой. Слева – склон вниз, истыканный остроконечными елями, справа – склон вверх, поросший пихтами, если верить Иржи. Хотя, на Ритин взгляд, хвойные породы ничем особым не отличались.
Девушка оглянулась. Белая «Шкода» исправно катилась следом. Крутизна, что стремилась к небу по правую руку, отошла, делаясь пологой, и за деревьями замелькала узкая долина. По низинке скатывалась извилистая дорога со старенькой грузовой «Татрой» – приплюснутый капот синей кабины чем-то напоминал носорога, угрюмого и насупленного.
Неожиданно «носорог» сорвался с места – самосвал, пошатываясь и трясясь, набирал скорость. Рите стало не по себе, но, глянув на Иржи, она вернула себе спокойствие – водитель зорко поглядывал на «Татру». А вот и миновали съезд…
Рита похолодела – белая «Шкода» газанула, прокатываясь скорее, но и грузовик не собирался тормозить! Бампер, словно носорожий рог, с грохотом ударил в бой легковушки, протащил ее до самого обрыва, и сбросил вниз.
Девушка вскрикнула, а «Татра» спокойно развернулась.
– Ой, ужас какой! – запричитала Лидия Васильевна.
– Да он как будто специально врезался! – вознегодовал Петр Семенович.
– Да не как будто, а специально, – пожал плечами Иржи, притормаживая и съезжая на обочину, где курился дымком из выхлопной трубы старенький фургончик. – Выходим, пан директор! – сказал он обычным голосом. – Пересадка!
– Да что за ерунда! – вспылил Мишин папа.
– Выходим, – лязгнул Корда, неторопливо вынимая пистолет.
Петр Семенович шарахнулся к дверце от направленного дула, и нашарил ручку. Дверь отворилась, напуская в салон морозного воздуха, пахнущего снегом. За ветровым стеклом было видно, как из фургона «Фольксваген» неторопливо выходят трое, одетые, как охотники. Тот, что выбрался первым, широко расставил ноги, картинно поигрывая ружьем.
– Что происходит? – нервно, тонким голоском вскрикнула Лидия Васильевна.
– Преступление, – выцедила Рита, не сводя глаз с Иржи.
– Слэчно[9] верно молвит, – спокойно вытолкнул чех, и повел пистолетом: – Выходите и садитесь в фургон. Только без фокусов. Красная кровь на белом снегу – то так мэрзко… – и рявкнул: – Поспэштэ йдэме!
Гарины поплелись к «Фольксвагену». Перемена в их жизни была столь внезапна и невероятна, что сознание не справлялось, признавая действительность вымыслом.