Мальчик закричал и поднял руку — и Джонни разобрал смех: он что же, думает, что так защитит свое драгоценное личико? Такое изящное и милое, прямо как у девчонки? Ухмыляясь, Джонни бросился в воду и кинул еще один камень, но промахнулся. Даже брызг получилось не много. В животе и паху у Джонни горело, как же ему хотелось убить маленького гаденыша, уж он покажет ему и остальным Бельфлёрам! Еще один камень, поменьше, попал мальчишке в лоб, тот отпрянул, а из раны брызнула ярко-алая кровь. Стоя по колено в воде, Джонни замер. С трясущимся подбородком он неестественно сгорбился и втянул голову в плечи.
— Бельфлёр! — в третий раз прошептал он и, наклонившись вперед, плюнул в воду.
Если б мальчишка не заплакал — если бы он не заревел, не заскулил и не захныкал, как младенец, то, возможно, Джонни поддался бы жалости, но мальчишка заплакал и так бессильно повалился набок, словно его и впрямь ранили, и тогда в животе у Джонни вновь полыхнуло, и пламя добралось до глотки. Джонни закричал и швырнул еще один камень, и еще, и еще — а когда остановился передохнуть и промор-гаться от заливавшего глаза пота, то, к своему удивлению, увидел, что мальчик куда-то подевался — видать, скатился с плота и утоп.
На минуту Джонни замер, разглядывая пруд. В руках он сжимал оставшиеся камни — что с ними делать, он не знал. Почти неосознанно он решил, что, если разожмет пальцы, то камни упадут в воду, и брызги полетят на него. Впрочем, штанины-то у него все равно мокрые… И если мальчишка вдруг сейчас выберется обратно на плот, камни опять понадобятся. Но, может, мальчишка утонул… Может, Джонни и впрямь убил его…
— Эй, Бельфлёр! — просипел он, но так тихо, что мальчишка вряд ли услышал бы его, даже лежа на плоту. В хриплом голосе Джонни звучала неуверенность, как если бы он долго молчал и попытки заговорить давались ему нелегко. Глотку саднило, словно после крика. — Бельфлёр!..
Может, мальчишка решил подшутить над ним, но из-под воды по-прежнему не показывался. По поверхности пруда, со стороны казавшегося достаточно глубоким, расползалась рябь. На воде опять появилось несколько плавунцов — напуганные движением, они сперва прятались, — а тишину, которую не нарушало даже птичье пение, заполнило яростное верещание белки.
Джонни Доун попятился, выронил камни и бросился бежать. Он и сам был всего лишь мальчишкой, мальчишкой с пылающими щеками, в мокром комбинезоне и старой, нахлобученной на голову кепке. Кепка свалилась, но, сразу же заметив это, он наклонился подобрал ее и опять водрузил на голову, надвинув на лоб. Улик оставлять нельзя. Он бросился прочь от Норочьего пруда, добежал до дороги на Иннисфейл в нескольких милях к западу и вернулся к ужину на отцовскую ферму; и хотя губы у него слегка подрагивали, а глаза блестели, причем не от слез, в голове у него шумело от радостного возбуждения, и он непрестанно хихикал.
— Ну что, Бельфлёр, — шептал он, утирая нос тыльной стороной ладони и ухмыляясь. — Видал, на что мы способны!
Проклятие Бельфлёров
Если верить горной легенде, на семье Джермейн лежало некое проклятие. (Об этой легенде знали не только местные: ее пересказывали и в столице штата, что находилась в полутысяче миль от усадьбы, и даже в Вашингтоне; а Бельфлёры, воевавшие в Первую мировую, утверждали, что встречали солдат, которые были наслышаны про их род — и в ужасе шарахались прочь: мол, вы на нас беду накличите!)
Но в чем заключается проклятие, никто не знал. Как не знали, кто его наслал, какая сила — и зачем.
— На нас лежит проклятие, — бесстрастно бросила Иоланда накануне бегства. — Да, на нас проклятие, и теперь я знаю, в чем оно заключается. — Но обращалась она при этом к Джермейн, которой тогда едва исполнился год.
— Проклятий не существует, — говорила Лея. — Если мы хотим сохранить рассудок, нам надо избавиться от этих нелепых древних суеверий. Не смейте даже упоминать о них в моем присутствии!
(Но это было позже — уже после того, как она выносила и родила Джермейн. Будучи юной девушкой и даже в замужестве Лея нередко поддавалась суевериям, однако заикнись об этом кто-то из родни — она наверняка возмутилась бы.)
Старшее поколение Бельфлёров дедушка Ноэль, бабка Корнелия, прабабка Эльвира, тетя Вероника, дядя Хайрам, тетя Матильда, мать Леи Делла, Жан-Пьер и все остальные — и, разумеется, все, кто уже умер, — прекрасно знало о проклятии, и если в молодости они рассуждали о нем с радостным возбуждением, то сейчас предпочитали обходить эту тему молчанием. «Проклятие может осуществиться, даже если о нем не говорить, — сказал незадолго до смерти дядя Хайрам. — Оно — словно характерная отметина, что выделяет, к примеру, серебристую летучую мышь среди сородичей».