Предательница
Именно тогда, в конце лета, началась, сначала втайне, а потом и в открытую, борьба между матерью и отцом Джермейн — за нее, ради нее, за нее в качестве награды.
— Кого ты больше любишь? — шептала Лея, крепко ухватив девочку за плечи. — Ты должна выбрать! Вы-би-рай.
А Гидеон, украдкой, присев на корточки и тоже ухватив ее за плечи (правда, не так больно), говорил:
— Ты бы хотела полетать вместе со мной, совсем скоро, Джермейн? На таком ма-аленьком, учебном самолетике! Тебе очень понравится, и совсем не будет страшно. Только ты и папочка — всего час, к Маунт-Блан и обратно, чтобы ты увидала все наши реки и озера и даже этот замок с высоты, а дома никто и не узнает!
Борьба была невидимой. И всё же — ощутимой. Настоящие качели: вперед — назад, в ту сторону — затем обратно, взад и вперед. Один хотел того же, что получал другой. А тот хотел еще больше. А за ним первый…
Это было очень странно, как сон, что никак не закончится, но все длится и длится, и начинается снова, как ты ни стараешься проснуться. Странно и противно. Так что бедная девочка (а в июне того года Джермейн исполнилось как раз три года и восемь месяцев) убегала прочь и пряталась в длинном узком шкафу в детской, где хранилась старая одежда и игрушки, или в дальнем конце сада, позади новой изгороди.
Она засовывала в рот пальцы, сначала один, потом два, три. Она научилась быть осторожной. Потому что однажды, изображая, что читает газету из-за маминого плеча, она и правда стала читать вслух, хихикая во весь голос, и Лея обернулась к ней в полном изумлении — кажется, не вполне радостном.
— Бог мой, — воскликнула она. — Ты умеешь читать… Ты умеешь читать!
Джермейн отступила назад и, всё еще в возбуждении, натолкнулась на один из кованых стульев. Лицо у нее горело.
— Но кто научил тебя? — спросила Лея.
Джермейн сосала палец и не отвечала.
— Кто-то же должен был учить тебя, — сказала Лея. — Может, дядя Хайрам? Или Лисса? Вида? Рафаэль? Или твой отец?
Джермейн отрицательно качала головой, вдруг словно онемев. Стояла — надутая, пристыженная, сунув два пальчика в рот, исподлобья сверля глазами изумленную и сердитую Лею и не отвечая на ее вопросы.
— Ты что, сама научилась, да? Листая старые книжки Бромвела? Или разные книжки в детской, да? — спрашивала Лея. — Нет, ты не могла научиться сама!
Джермейн сморгнула, не сводя глаз с матери.
— Или это я научила тебя, сама не подозревая? Каждое утро, которое мы проводили на террасе, и все эти газеты… — Лея потрясенно смотрела на дочку. Потом нащупала пачку с тонкими сигарами и вытряхнула одну на ладонь — хотя у нее развился кашель, и она дала себе слово бросить курить. — Почему ты молчишь? Почему смотришь так виновато? — продолжала она. — Это же не отец, правда? Ах, как будто у него есть на тебя время!
Так Джермейн научилась быть осторожной.
Доходяга, вот как его прозвали, шептала Лея. Прозвали женщины. Девчонки, за которыми он бегал. Доходяга! А кое-кто из них, помоложе, даже говорили «Старый доходяга». Подумать только! Гидеон Бельфлёр, с его-то гонором!
Рано утром в день свадьбы Морны все поднялись ни свет ни заря, и в доме стояла суматоха. Лея прогнала прочь одну из служанок, всю в слезах, потому что та не сумела укрепить шиньон так, как ей хотелось.
Она не могла решить, надеть ли Джермейн желтое шелковое платьице с бантом на воротничке (оно будет отлично сочетаться с ее собственным нарядом желтого шелка) — или же в мелкий горошек, в длинными белыми лентами на талии. И еще: оставить ли кудрявые волосы девочки как есть, чтобы они ниспадали на спину (хотя малышка, разумеется, терпеть не могла свои кудряшки) — или тщательно расчесать их и собрать в пучок на макушке, как у мамы, укрепив золотыми шпильками и приколов, как подобает, веточку ландыша.
— Ты представляешь — они смеются за его спиной и называют его Старым доходягой! — говорила Лея — Только, конечно, ты не должна никому говорить. Ты не должна даже спрашивать меня об этом. Наверное, зря я тебе рассказала — теперь у тебя останутся не самые радужные, скорее досадные воспоминания о твоем папочке, великом и могучем…
А за завтраком — на скорую руку, наклонившись к дочке, якобы чтобы поцеловать, она взяла и шепнула ей на ушко (и Гидеон вполне мог услышать): Старый доходяга!
Но почему?
Потом что он стал ужасно худой.
А почему он так похудел?
Авария, сотрясение мозга, их ссоры, беспорядочное питание, постоянное отсутствие, а теперь еще эта блажь, безумное, эгоистичное увлечение полетами… И я не удивлюсь (людям рот не заткнешь), если в этом снова замешана женщина. Там, в Инвемире. Очередная, очередная, очередная женщина.