Но где же Норочий пруд? — в изумлении восклицали Бельфлёры.
Просто заболоченный участок чуть ниже кладбища, где ярко цветет горчица, и густая зеленая трава, и ивы. От земли исходит сильный, приятный запах влажности и гнили даже в самый жаркий день.
Должно быть, мы стоим прямо на нем, говорили они. Прямо там, где он когда-то находился.
Но, глядя под ноги, они не видели и намека на пруд: просто влажная земля.
Рафаэль! — кричали они. — Рафаэль!.. Куда же ты пропал? Почему ты от нас прячешься?
Их ноги уходили в пружинящую почву, и скоро обувь у всех промокла и покрылась грязью. Как холодно! Они шевелили пальцами озябших ног… Джермейн носилась вокруг, смеялась, поскальзывалась и падала, но тут же снова поднималась. А потом они заметили, что она вовсе не смеется — нет, девочка начала плакать. Личико ее скривилось.
Рафаэль! Рафаэль! Рафаэль!
Лили подхватила ее на руки, и девочка спрятала лицо, указывая ручкой в землю.
Рафаэль — он там.
После многочасовых поисков вверх по руслу Норочье-го ручья (который обмелел, превратившись в струйку специфического ржавого цвета и отдавал железистым запахом), а потом вспять, через кладбище и в лес, Бельфлёры, поднявшись на пару миль в горы, снова вернулись к Норочьему пруду — точнее, к бывшему пруду — и увидели, что их следы уже успела затянуть сочная, свежая трава.
Рафаэль! Рафаэль!
Здесь в самом деле был пруд? — спросил один из гостивших родственников.
Да, он был здесь. Или, может, чуть поодаль.
Вон там, пониже кладбища.
У этих вот ив.
Нет — прямо рядом с теми пнями, куда слетаются дрозды.
Пруд? Прямо здесь? Но когда? Наверное, давно? Еще неделю назад!
Нет, месяц назад.
В прошлом году…
Они бродили по округе, выкрикивая имя мальчика, хотя понимали, что надежды нет. Он был такой слабенький, такой застенчивый, бледный, никто и не знал его тол ком — другие дети с ним не водились: Лили плакала оттого, что, наверное, любила его недостаточно — недостаточно, — а теперь он ушел жить под землю (после истерического «откровения» Джермейн Лили была безутешна, и никто не мог развеять ее иррациональную убежденность в этом) и уже не услышит ее рыданий.
— Рафаэль! — причитала она. — Куда же ты пропал? Почему ты от нас прячешься?
Юэн, узнав про пруд и про слова своей маленькой племянницы, сам отправился на поиски. Но пруд и впрямь исчез: никакого пруда просто не было. Он бродил там, коренастый, мускулистый, почти седой, с раскрасневшимся лицом, то и дело задыхаясь. Форменная офицерская рубашка из красивой серо-голубой ткани сильно обтягивала его выступающее брюшко; сапоги на каблуках уходили глубоко в хлюпающую почву. Он уже давно брил бороду (она не нравилась его любовнице, Розалинде), но сейчас его подбородок и особенно щеки покрывали неравномерные клочки щетины.
Какая нелепица, эта история с прудом. Здесь никогда не было никакого пруда! Он совершенно ясно помнил пруд позади яблоневого сада, где они с братьями плескались детьми — он наверняка до сих пор на месте, только у Юэна как-то не было настроения искать его.
Не было у него и настроения, что интересно, искать Рафаэля. Сначала Иоланда, потом Гарт…
Он глядел на влажную болотистую землю под ногами. Ведь это просто луг, идеальный для выпаса скота, с сочной травой и, по-видимому, плодородной почвой. Полвека назад его пустили бы под посев, скорее всего, для озимой пшеницы. Но теперь все изменилось, теперь.». Он потерял мысль.
Долгое время чудная дочка Леи и Гидеона (бабушка Корнелия говорила о ней с загадочной улыбкой: ничего страшного, могло быть и хуже!) отказывалась ходить по траве, даже в садике за стеной, где она всегда играла. Если кто-то насильно вел ее туда, она начинала плакать, даже кричать от испуга; по дорожкам она ходила безо всякой опаски, но лужайки наводили на нее ужас. Если возникала необходимость перейти через газон, тогда, что делать, — переносить ее приходилось Паслёну (который ничуть не возражал против такого поручения, напротив, он краснел от удовольствия, как гордый папочка).
Какая ты глупенькая, несносная девчонка, сердилась Лея. И все из-за этих небылиц про кузена Рафаэля…
Но девочка так часто плакала при одном упоминании имени кузена, что все остальные, даже Лея, вскоре перестали произносить его в присутствии девочки. А потом и между собой; казалось, юный Рафаэль просто исчез: никакого Рафаэля просто не было.