А вы точно уверены, что узнали голоса убийц, миссис Бельфлёр…
И опять, опять их имена; имена, тоже похожие на шаткие камни: Рейбен, и Уоллес, и Рубен, и Сайлас, и Майрон. (Когда Джермейн приходила в себя в доме соседей, она поняла, что в самом деле знает, кто был один, возможно, двое из них; она снова слышала их голоса и узнавала, или почти узнавала, — да, она знала их, правда знала, — но ей посоветовали придерживаться первоначальной «версии», иначе защита непременно захочет допросить ее об этих «воспоминаниях», возникших спустя столько времени после происшествия.)
Обвиняемые за своим столом: с грубыми лицами, хмурые, пришибленные мужчины, у троих пол-лица скрыто бакенбардами, а самый младший, Майрон, с блуждающим взглядом, улыбается судьям и присяжным, как старым друзьям. (Адвокат Варрелов не зря устроил так, что Майрону не пришлось свидетельствовать перед судом: он мог признаться, что помнит, как совершались убийства. Поговаривали, что у бедняги не все дома и, возможно, именно вследствие своей телячьей неуклюжести через несколько месяцев после суда он утонул, перевернувшись на каноэ, в самую обычную погоду.)
Дерзко и вызывающе, с легким, почти нескрываемым обезоруживающим смехом адвокат Варрелов (молодец двадцати восьми лет из Иннисфейла, с политическими амбициями) предложил закрыть дело в связи с недостатком доказательств; ведь у каждого из его клиентов есть алиби — родственники, соседи и собутыльники с самого начала предоставили детальные свидетельства о местонахождении его подзащитных той ночью (это были до смешного подробные рассказы, которые газетчики сочли еще одним доказательством дикости населения вокруг Лейк-Нуар — занятная смесь наивности и животных инстинктов); да и в любом случае ведь не было ни одной улики, ни одной, только обвинения растерянной, недоброжелательной женщины… Почему, скажите на милость, спрашивал молодой человек, растягивая фамилию Бельфлёр, словно какое-то диковинное слово, почему она вообще рассчитывает, что суд поверит, будто в тот ужасный момент она могла кого-то узнать? Если, по ее же свидетельству, на убийцах были маски?
Разумеется, улик не было. Даже косвенных. И у его клиентов было алиби. Каждый из них мог полностью «отчитаться» за каждый час той ночи. Слово одной женщины против слова десятков свидетелей, каждый из которых поклялся на Библии, что говорит правду и только правду.
И вы хотите, чтоб мы поверили, медленно произнес адвокат, с улыбкой оглядывая зал — двенадцать присяжных и самого судью, и зрителей, сгрудившихся на скамьях, как селедки в банке, — вы всерьез хотите, миссис Бельфлёр, чтобы мы поверили в обвинение, которое, опираясь на ваши же слова, можно расценить как явно сомнительное…
Словно разделяя вину своих подзащитных, адвокат вел себя уверенно, смело, нагло, даже возмущался. Где-то он перенял манеру слегка улыбаться сразу после заявления, которое самому ему казалось скандальным; он улыбался едва заметно, запрокинув голову в немом изумлении. И вы хотите, чтобы мы… чтобы суд… Вероятно, он брал уроки красноречия, потому что его высокий пронзительный голос звучал с такой уверенностью! А сам он, невысокий крепыш с животиком, словно дыня, держался очень прямо.
Затем он стал задавать вопросы касательно Жан-Пьера и Луиса. Но особенно — Жан-Пьера.
Эта индианка-онодонга, Антуанетт, которая была убита вместе с остальными — кем именно она приходилась их семье? Разве не была она, продолжал он с издевательской медлительностью, близкой знакомой Жан-Пьера Бельфлёра… очень личной знакомой… и не делила жилище с Бельфлёрами многие годы?..
Сначала Джермейн не отвечала; она глядела в пол, и лицо ее будто отяжелело. Потом, словно через силу, она сказала, что эта женщина всегда находилась в своей части дома. Они редко разговаривали. И редко виделись… Повысив голос, с горечью, Джермейн добавила, что, разумеется, она этого не одобряла, особенно в присутсвии детей, но что она могла… Никто не мог ничего поделать. Таков уж был старый Жан-Пьер — делал, что хотел… Даже Луис не мог перечить ему. Хотя она и не просила его, потому что… она боялась, что он рассердится. Он всегда принимал сторону отца, всегда.