Нет, нет, нет, бормотал Хайрам сквозь крепко сжатые зубы, стараясь пробудиться, нет, ты не посмеешь, не посмеешь снова опозорить, оставить меня… Какой стыд… И одиночество, ночь за ночью… Но ему не удалось проснуться. Было около половины шестого вечера, солнце нещадно палило сквозь зарешеченные окна, снаружи на лужайке кричали дети и без устали лаяла собака — и все же он не находил в себе сил пробудиться; но вдруг его слезливая супруга оказалась рядом с ним в постели, в его объятиях, и он отчаянно пытался придумать, что бы ей сказать — ну хоть что-нибудь, чтобы объясниться или даже извиниться, но его раздражал запах, запах ее паники, потаенный, влажный, интимный, и в голову ему не шли никакие слова, даже в собственную защиту, его изнуряло и бесило, что она так часто ударяется в слезы и отворачивается от него — стыдливо, якобы из скромности. Впрочем, он и правда слегка презирал ее за некоторые слабости физиологического свойства, с которыми она не могла совладать, но ведь они были неотъемлемы от женской природы — он искренне принимал это и вовсе не винил ее — разве что… Вот если бы они оказались сейчас внизу, в гостиной, или в главной зале, или за обеденным столом, одетые по всем правилам, с иголочки, чтобы множество свидетелей могли услышать и оценить его остроумие!.. Но увы, они, похоже, были навсегда прикованы к этой постели, от которой несло запахом загнанной добычи, и он не мог выжать из себя ни одного слова, ни единого внятного слова.
Внезапно он проснулся.
По-настоящему. Он по-прежнему лежал на кровати, в костюме-тройке, и его карманные часы громко тикали, резво отбивая время, а ступни в черных, шелковых, высоких — выше икры, носках, подрагивали от нетерпения. Но этот запах по-прежнему наполнял комнату. Влажный, тайный, интимный, немного шерстяной запах, со слабым ароматом крови. Да — крови. Здесь была кровь! Как странно, даже необъяснимо — что стойкий запах из его сна все еще наполнял комнату; причем он шел отсюда, из его постели.
— Что?!. — воскликнул он разъяренно и откинул одеяло, чтобы увидеть совершенно непристойное зрелище: там лежала на боку рыжая замковая кошка, а четыре безволосых слепых котенка сосали ее, и пищали, и мяли ее живот своими крохотными лапками.
Кошка-мать пробралась в его постель, чтобы родить свое потомство! И устроила здесь эту гадость, мерзкую кашу из кровавых ошметков и кусочков плоти…
— Как ты посмела, как дерзнула! — вскричал Хайрам, в отвращении отползая прочь от животного, пока не уперся спиной в спинку кровати, которая вздрогнула от испытываемого им омерзения.
Он сразу позвонил, чтобы вызвать служанку, и с негодованием приказал ей немедленно убрать кошку с котятами, а потом и всю эту пакость из его постели. И покинул комнату, буквально дрожа от ярости. Что за недоумков они понабрали в замок — как они могли допустить, чтобы какая-то наглая кошка родила котят в его комнате, прямо в его постели! Просто нет слов.
Он многоречиво жаловался всякому, кто был готов его выслушать — Ноэлю, Корнелии, Лили, а к вечеру — даже тетке Веронике; у Леи не нашлось для него времени (она была в плохом настроении после двухчасового телефонного разговора с их вандерполским брокером), но она приказала своему слуге, Паслёну, уладить эту неприятность. Я настаиваю, жестко сказала Лея, глядя прямо в лицо бывшему карлику (ибо теперь он был с нее ростом, но, конечно, в ее присутствии всегда сгибался в поклоне), чтобы ты ни в коем случае не умертвлял котят.