— Ну ты так глупо поскользнулся, — сказала Соледад. — Сначала такой крутой, альфа, ушко кусну, детский сад. Потом такой герой саг прямо, прикрыл спиной. Я тогда и решила, что ты пафосный и скучный.
— Я ненавижу современную молодежь, — сказал я, подумав.
— Так вот, когда ты поскользнулся, у тебя такое глупое лицо стало. Такое настоящее, доверчивое, испуганное. И сознание потерял. Мне тебя очень жалко стало. Я вызвали стим-такси, привела тебя сюда, доктор приходил, сказал, жить будет. Повязки потом меняла. Сутки валялся, как куль…
— Хватит. Я пойду, пожалуй, — сказал я и сорвал повязки с головы.
Рассечение на затылке моментально раскрылось. Я почувствовал, как по волосам струится кровь. Голова снова заболела — я слишком резко вскочил с кровати. Меня замутило, и я упал обратно.
— Хе, хе, — грустно сказала Соледад.
Несмотря на то, что в голове помутнело, я нашел в себе силы подняться снова. Приложил к голове остатки бинтов, чтобы остановить кровь, и двинулся к выходу. Вот на кой черт я их так резко сорвал, баран? Что за тяга к красивым жестам? Эта маленькая бессердечная заноза в заднице в чем-то, видимо, права. Так я подумал тогда.
И ушел. Вернее, остался.
Через месяц после того, как Соледад переехала ко мне, я показал ей маленькую кинокамеру «Люмьер-4000».
Это был чудесный аппарат. Маленький, похожий на бабочку со стеклянным глазом. Когда я вез ее из мастерской киноторговца Лемерсье, я буквально баюкал ее на руках. Держал крепко, чтобы случайно не выронить, когда трамвай тряхнет на стыке рельс, не поранить.
— И что ты будешь с этим делать? — спросила Соледад с плохо скрываемым недоверием.
— Я буду снимать кино, — сказал я.
В моей маленькой квартирке такие громкие слова прозвучали, должно быть, комично.
— Ты себе завтрак приготовить не можешь, чтобы кухню не сжечь. Как ты будешь снимать кино?
— Вместе с тобой, — сказал я. — Я уже придумал историю. Ты будешь жертвой песчаного вампира. Суть в том, что один из солдат кайзера подхватил желтую лихорадку в Аламуте, но скрыл это от начальства и вернулся с ней в наш город. Это строжайше запрещено, но он очень хотел еще раз увидеть шпили наших небочесов и умереть на Родине. И превратился в песчаного вампира. А у них инстинкт самосохранения вообще другой, и метаболизм. Он раздумал умирать. Настоящие песчаные вампиры могут надолго впадать в спячку, зарываясь песок, но у нас тут песка нет. И его мучит постоянная жажда. Он терроризирует город, ему все это надоедает, и он почти решается покончить с собой, вопреки своей вампирской природе, но однажды видит тебя и влюбляется. А ты такая красивая идешь в свете газового фонаря, и как бы вот вуаль веет по ветру. Он не знает, сосать кровь или не сосать. Все сложно. Он убивает всех вокруг тебя и преследует тебя. И дальше все как-то кончается не очень хорошо.
— Господи, какая дичь, — сказала Соледад.
— Ты не хочешь сниматься? У меня есть знакомый в продюсерском отделе «К&К», он говорит, под такие истории сейчас денег хорошо дают. Мы разбогатеем.
— Так чем там кончилось у вампира и этой девушки?
— Я пока не придумал. А тебе интересно?
— Нет. Но расскажи.
Мы так и не разбогатели, но были счастливы.
Я ездил на съемки по всему кайзерству. Командировочные продюсерский отдел выделял довольно жалкие, но нам с Соледад хватало. Остальные актеры тоже не жаловались. Мы снимали низкобюджетные истории — почти без света, без долгого подбора локаций, иногда работали буквально за еду и за спасибо, если продюсеры долго не могли продать фильм. Однажды я снял четыре фильма за месяц. Это было великолепно.
Вечером мы сидели с Соледад в дешевых мотелях, выдумывали очередную историю про убийцу с топорами или про зомби, прыгающего по крышам в поисках свежей плоти, и очень смеялись. Соледад рисовала раскадровки и всегда играла главную роль.
Я часто снимал, как она спит. Заготавливал футаж — кадры спящей трогательной девушки всегда можно куда-нибудь смонтировать. Тем более, что именно эта девушка всегда играет главные роли в моих фильмах.
Однажды я включил камеру и на секунду отошел покурить. Вернувшись, первым делом посмотрел на маленький проекционный экранчик, куда для удобства съемки выводилась картинка. Кровать была пуста. Соледад не было в кадре. Это были одни из самых страшных долей секунд в моей жизни.
Я осмотрел кровать и увидел, что Соледад на месте — спит, распустив черные волосы по подушке, подложив ладони под щеку. На тумбочке ее вечный рюкзак с котенками. Она так и не отказалась от него, даже став звездой передвижных синематек в рабочих кварталах.