— Пока ты не открыл эти письма, ничего действительно не считается, — говорит Ириска.
Он достает из рюкзака колбы с песком, странные патрубки и проводки.
— Что это?
— Это Машина. Собери ее. И ты сможешь сделать так, что в этих письмах окажется что угодно.
— Я не смогу.
— Тогда ты погиб.
С тех пор у меня было много разных имен. Я давно сбился со счета. Меня называли Искупитель, Звонарь, Шофэр, Оператор Машины, Иван Витгенштейн, Степан Иезуит, Джонни-два-стакана…
Но мне по душе Хранитель пара. Я клакер и оптимизатор стим-систем, мастер штифтов и пуаронов, бесплотная тень нарратора между мирами и временем. Когда я рассказываю кому-то историю своего падения — или возвышения? — я никогда не уточняю, что эта история обо мне. В этой детали мало интересного. Да и много ли во мне сейчас от Хесуса Испанца, беспутного инженера, странного режиссера, которому никогда не хватало денег, поэта-неудачника, сноба, который притворялся крутым, а на деле просто жизни боялся?
Больше, чем хотелось бы.
Я должен собирать и рассказывать истории, чтобы Соледад смеялась и плакала. Я должен снимать эти истории на пленку внутри своей головы. Без этих историй, чья суть — пар, она исчезнет. Это топливо, с помощью которого я управляю Машиной. Я не уверен, но мне кажется, что если Соледад перестанет смеяться и плакать, то мир — единый, тот, что лепестками крутится вокруг Машины — сойдет с оси, и тогда шестеренки разлетятся в разные стороны, ремни передач порвутся, и мы навсегда останемся в темноте.
Я могу перемещаться между мирами и временами, я просеиваю между пальцами локации и века, но я не могу покинуть котельную.
Когда ты выйдешь на улицу своего светлого города, заполненного электрическими машинами и траволаторами (возможно, это Москва, Пекин или Лондон), или своего темного города, мощеного деревом, или города, где каждый житель записан в big data, где люди ищут партнера через блокчейн-сервисы, а их автомобили работают на биотехнологиях, или на улицу многоярусного города, покрытого черным снегом, паровыми трубами, в чьем небе парят цеппелины…
На улицу любого города, где есть люди.
Когда выйдешь, остановись на секунду у двери подвала, котельной или подстанции. Прислушайся. Иногда там слышно скрипучий голос и женский смех. Или скрипучий голос и женский плач. Это я рассказываю истории, а Соледад смеется или плачет. Заходи на огонек, мы будем рады гостям.
Я до сих пор мечтаю, что это просто затянувшийся сеанс стимокинетической психодрамы. Скоро это закончится, и доктор скажет — молодец, парень, мы далеко продвинулись. Жду тебя на следующей неделе. Приходи обязательно. Я обязательно пришел бы. Но меня никто не ждет.
Фонари над улицей давно погасли. На проспекте пыхтит ранний трамвай. Нежно-розовый свет подкрашивает грязные крыши, пробивается сквозь трубы паровых коммуникаций. Снег на крышах искрится, словно темный бархат под прожектором. Силуэты радиоантенн на крышах плавятся и подрагивают. Розовый свет переходит в желтый, желтый переходит в оранжевый. Серые стены домов тонут в огненном зареве. Птицы поют, а воздух свежий и сладкий, как березовый сок.
Это лучшее, что я видел в своей жизни.
Но если я когда-нибудь встречу владельца Машины или хотя бы почтальона Ириску — а я хорошо научился ждать — я убью их.
