Помимо этого, можно видеть множество статуэток императора из стеатита и слоновой кости, они представляют его во всем известных позах и, начиная от десятисантиметровой высоты, становятся меньше и меньше, так что в конце концов уже почти ничего не разглядишь, кроме слепого пятнышка белизны, гаснущей точки схода едва ли не всей истории человечества. Одна из этих крохотных фигурок изображает Наполеона sur le rocher de Vîle de Saûnte-Hélène[5]. Он, размером не больше горошины, сидит в шинели и треуголке верхом на стульчике, помещенном на верхушке туфового обломка, действительно привезенного с острова ссылки, и, нахмурив брови, всматривается в даль. Там, посреди пустынного Атлантического океана, он наверняка чувствовал себя неуютно, скорее всего ему недоставало волнений прошедшей жизни, тем более что даже немногочисленным близким, которые еще окружали его в его одиночестве, доверять по-настоящему было, пожалуй, нельзя.
По крайней мере, к такому выводу подводила статья, которую в день моего визита в Musée Fesch напечатала «Корс-матен»; некий профессор Рене Мори утверждал, что проведенное в лабораториях ФБР исследование нескольких волосков с головы императора не оставило сомнений, que Napoléon a lentement étét empoisonné à l'arsenic à Sainte-Hélène, entre 1817 et 1821, par l'un de ses compagnons d'exil, le comte de Montholon, sur l'instigation de sa femme Albine que était devenue la maîtresse de l'empereur et s'est trouvée enceinte de lui[6]. Я толком не знаю, как относиться к подобным сообщениям. Ведь миф Наполеона породил умопомрачительнейшие истории, неизменно ссылающиеся на неопровержимые факты. Так, например, Кафка рассказывает, что 11 ноября 1911 года побывал в «Рудольфинуме» на conférence «La légende de Napoléon»[7]:, некто Ришпен, крепкий пятидесятилетний мужчина с вихрастой, жесткой и одновременно плотно прижатой к черепу прической а-ля Доде, в частности, утверждал, что могилу Наполеона раньше раз в году открывали, чтобы шествующие мимо инвалиды могли увидеть набальзамированного императора. Поскольку же лицо его было уже довольно вздутым и зеленоватым, позднее от обычая ежегодно вскрывать гроб отказались. Сам Ришпен, по словам Кафки, видел мертвого императора, сидя на руках у своего двоюродного деда, который служил в Африке и для которого комендант специально велел открыть гроб. В остальном conférence, так пишет дальше Кафка, завершилась клятвенным заверением докладчика, что и через тысячу лет каждая пылинка его праха, обладай она сознанием, была бы готова последовать зову Наполеона.
Покинув музей кардинала Феша, я довольно долго сидел на каменной скамье на place Letizia[8], которая вообще-то была всего-навсего втиснутым между высоких домов маленьким сквериком, где эвкалипты и олеандры, веерные пальмы, и лавр, и мирты образуют посреди города оазис. Чугунной решеткой сквер отделен от переулка, на другой стороне которого высится беленый фасад Casa Bonaparte[9]. Флаг республики красовался над воротами, в которые вливался и выливался довольно равномерный поток посетителей. Голландцы и немцы, бельгийцы и французы, австрийцы и итальянцы, а один раз даже целая группа весьма почтенных пожилых японцев. Большинство из них снова разошлись, и день уже клонился к концу, когда и я наконец вошел в этот дом. Сумрачный холл был безлюден. И за кассой вроде бы никого. Только подойдя к са́мому прилавку и уже протягивая руку за одной из выставленных там открыток, я увидел, что за прилавком, в откинутом назад черном кожаном конторском кресле сидела, вернее сказать, почти лежала довольно молодая женщина.
Чтобы рассмотреть ее, надо было форменным образом заглянуть за прилавок, и этот взгляд вниз, на кассиршу Casa Bonaparte, которая, вероятно, всего лишь отдыхала от долгого стояния и, скорее всего, задремала на минутку, длился одно из тех странно растянутых мгновений, какие иной раз вспоминаются годы спустя. Когда кассирша встала, оказалось, что это дама весьма солидных размеров. Вполне можно бы представить ее себе на оперной сцене, где она, измученная драмой своей жизни, поет lasciate mi morir[10] или какую-нибудь другую финальную арию. Куда знаменательнее, однако, нежели черты, внешне роднившие ее с оперной дивой, было заметное лишь на второй взгляд, но тем более поразительное сходство с французским императором, в чьем доме-музее она служила привратницей.
То же округлое лицо, те же большие, сильно навыкате глаза, те же тусклые, острыми прядями падающие на лоб волосы. Вручив мне входной билет и приметив, что я не могу оторвать от нее взгляд, она мягко улыбнулась и прямо-таки обольстительным голосом сказала, что экскурсия по дому начинается на третьем этаже. Я поднялся по черной мраморной лестнице и немало удивился, когда на верхней площадке меня встретила еще одна дама, видимо опять же из наполеоновских потомков, вдобавок чем-то напомнившая мне Массена, или Мака, или еще кого-то из легендарных французских полководцев, вероятно оттого, что я издавна представлял их себе как племя карликовых героев.
6