Было слишком неосмотрительно сбежать из дома ночью. Хот быстро оделась после разноса, который устроил Джерард и просто вышла из дома, без ключей, без ничего. Просто вышла и побежала, куда глаза глядят. Ярость бессильно колотилась внутри нее, чувство горечи затопило ее сердце. казалось, она чувствует ее даже во рту. Черт... если раньше она где-то внутри надеялась на то, что он изменился, то сейчас... эта надежда рухнула, как и все терпение Николь. Она уже больше не может держать все в себе. Ох, о если вспомнить их "разговор", в котором принимал участие лишь Джерард... ее просто начинает колотить от ярости. Он! Пьяница и изменщик посмел упомянуть ей мать! И смел говорить что-то о честности и милосердии! Ее злость невозможно описать словами.
Она, сказать по правде, не знала, сколько она уже на улице, но она начала дрожать от холода, хотя внутри все горело адским пламенем. Николь уже убежала очень далеко, она даже не заметила, как забрела в лес достаточно глубоко, чтобы заблудиться при полном отсутствии света здесь.
Джерард ненавидел ее, это было взаимно. Но почему? Она ведь ничего ему не сделала... Хотя... может, он ненавидел ее всегда, просто она не замечала? В конце концов, она жила с ним всего пять лет. После она его не видела целых двенадцать лет. Понятно, что она могла забыть его. Действительно весь его образ стерся из памяти, остался только осадок, который давит на нее все это время. Будучи ребенком, она не понимала ничего... Но после того сеанса гипноза она просто перестала стремиться даже написать ему одно короткое сообщение, все из которых остались проигнорированными.
А сегодня... он снова начал давить на свежие рубцы. Кто он такой, чтобы упоминать ее мать? Говорить ее имя? Он никогда не был достойным этого. Сейчас, она нашла много фото с ее матерью и отцом, и пришла к выводу, что он никогда не любил Одри. Он всегда был хмурым с ней, всегда отстранялся, когда она хотела поцеловать его. Она даже не будет удивлена, если узнает, что она не была желанным им ребенком. Просто отбросом, плодом случайного контакта. Он всегда действительно относился к ним так. Как к отбросам, а не как к своей супруге и дочери.
А особенно это начало проявляться, когда он начал прилично зарабатывать и основал свою фирму. Николь тогда было три года. О, первый удар от отца быстро запомнился. После досталось Одри, которая едва ли не силой вытолкнула девочку из комнаты, чтобы он не ударил ее снова, и она не видела всего ужаса, который творил дальше хорошо выпивший отец. И так два года подряд... Сильнее всего ей досталось , когда он начал бить мать кочергой, уже тогда у них был свой дом. Он действительно был животным, ни капли милосердия к беременной женщине, к маленькой дочери. Когда Николь проснулась в больнице после этих побоев, -Джерарду стало не интересно играть с никак не отвечающей жертвой - она узнала, что мать исчезла. Развелась с Джерардом, который после каждого раза приползал к избитой женщине на коленях, просил прощения, говорил, что такого не повторится, а сам уже через пару часов снова приходил пьяный в дребезги, а после снова и снова... чертова мягкотелость и милосердие. Как же она его ненавидит... Это было единственное, что она ненавидела в матери, эти две черты характера, которые едва не погубили ее.
Поэтому она тогда и сказала Вейверли не прощать его и не подпускать его близко. Она не хотела бы, что бы с ней случилось тоже самое, что и случилось с ее матерью. Дать второй шанс - как дать добить себя убийце. Конечно, это действительно может не повториться снова, но она слишком хорошо знает это. И рисковать она не хотела.
А сам Джерард... Он наверняка думает, что она не помнит этого, раз уж так самоуверенно себя ведет. Он думает только о своем бизнесе, может, он даже по настоящему любит Бриттани и Элизабет, но она в жизни не поверит, что он просто так вспомнил о ней. Так еще, сука, искренне удивляется ее поведению и обращению! Как же она хотела его придушить! Прямо там, в комнате, не смотря на Бриттани, которая пыталась его успокоить! Сука, как же тошно на это было смотреть! Аж блевануть хотелось! Собственно, это была последняя капля. Видеть, как его успокаивают, как его холят, как он, твою мать, пользуется доверчивостью этих людей, было слишком больно, слишком сильно болели кулаки, которыми она так хотела разбить его рожу.
Милосердие... Он постоянно повторял это срывающимся голосом последние два часа своего сольного концерта, который слышал, наверное, весь частный сектор. Она едва боролась с желанием расхохотаться ему в лицо. Милосердие? Что он знает о нем? В нем самом его как кот наплакал. Он никогда не был милосердным. Он никогда не думал ни о ком, кроме себя любимого. Ему плохо? Отдувайтесь все за него? Ему снова плохо? Он пошел бухать. И так каждый день... Это просто заебало. Все, мать твою, должны жалеть его, когда ему плохо. Ох, бедный Джерард, ему так плохо! Он что? Избил свою жену и ребенка! Ну, это нормально, блядь!
Девушка, не раздумывая, остановилась возле первого попавшегося ей на пути дерева, да хранит его господь. Руки сами уже наносили сильные удары по жесткой коре сосны, все быстрее и быстрее, разбивая руки в кровь и разрывая зажившие ранки на костяшках. Сука! Да провались он сквозь землю! Да пошел он нахуй! Милосердие? Он хочет от нее милосердия?! Он никогда не получит его с ее стороны!
Милосердие...
Он действительно топил свою непонятную, для них обеих, ненависть в алкоголе и избиениях. Николь действительно постоянно вздрагивала каждый раз, когда слышала невнятный голос отца ночью, вечером или утром. Но сейчас она не боялась его, она уже не та маленькая девочка. Сейчас она также легко может забить его до полусмерти, но сесть в тюрьму она не хотела. Она даже сейчас ненавидела голос матери, который когда-то давно учил ее быть милосердной. Она не милосердна, нет, она просто не хочет попасть за решетку, не хочет потом отбывать срок за свой правильный поступок. А еще этот голос матери в голове, который взывал ее успокоиться и не распускать руки... Она слышала его слишком часто в присутствии отца, от чего желание надавать ему по роже было еще сильнее. Он слишком зазнался, слишком уверен, что знает, что лучше для других. Но она уверена, что он сразу же побежит в участок, стоит ей его хоть пальцем тронуть, трусливый лицемерный подонок.
Руки болели, кровь уже даже успела оказаться у нее на щеке, но она продолжила. ярость была слишком сильна, знакомая ей до дрожи пелена перед глазами не давала трезво мыслить, а перед глазами было не дерево, а лицо Джерарда... от этого удары стыли быстрее и быстрее. Ярость слишком долго в ней сидела, чтобы отказаться от избиения хотя бы воображаемого Джерарда.
Быть милосердной, быть правильной, быть послушной, быть хорошей, бла-бла-бла! Пошел нахуй, с чего ты подумал, что можешь управлять мной?! С чего ты подумал, что можешь делать все по-своему?! Она не будет с ним милосердной, терпеливой и пытаться как-либо вообще с ним содействовать! Она просто сразу же вдарит ему промеж глаз, если он попробует снова заговорить о ее матери, о наставлениях и о прочей херне, которую он попытается снова вбить в нее. Все остальное она будет просто игнорировать. И поверьте, ей стыдно не будет.
Ноль сожаления, ноль милосердия... она никогда не попросит о нем и не проявит его к нему. Он уже сделал свой выбор двенадцать лет назад, теперь Николь будет играть по своим правилам. Слишком много боли она вытерпела от этого недалекого, абсолютно чужого для нее человека.
Не взывай к милосердию,
Предстоит ещё слишком много боли.
Не проси о милосердии...
О милосердии...
Ярость отступала, освобождая место под пустоту. Под устрашающую пустоту... Она ничего не чувствовала, ярость вышла вместе с кровью из ее тела, но она точно знает, что она снова появится, как не бывало, как только она увидит его. Она опирается спиной о дерево и выдыхает в воздух облачко пара. Слишком холодно снаружи, слишком жарко внутри. Все слишком сложно. Девушка поморщилась от ударившего в лицо слабого луча света.