— Тсап-тсап, — рассмеялась она, довольная собой.
— Ах ты! — Семен почувствовал даже не страх, а горькую обиду и стыд за то, что так легко попался на уловку старой ведьмы. Он откинулся назад, на дерево, и, подняв правую ногу, уперся ею старухе в грудь. Затем повозился, устраиваясь поудобнее, взглянул ей в лицо. — Ну что, карга? Готова?
Карга не ответила, разглядывая ботинок Семена на своей груди. Тогда он изо всех сил надавил на нее, а сам всем телом подался назад, склонив к земле стоящее позади деревце. Старуха тяжело выдохнула и раззявила рот, словно рыбина на берегу, а Семен, коснувшись затылком коры дерева за собой, стал вырывать руки к себе, продолжая вжимать подошву все глубже в старческую грудь. После парочки таких рывков старухины плечи выпрыгнули из суставов, и Семен удвоил усилия. Заломило руки, мышцы спины стало сводить — но он все рвался из старушечьей хватки. Пальцы на его предплечьях сжимались так же крепко — несмотря на чудовищное, нечеловеческое положение ее рук — они теперь стали совершенно прямые и будто бы вырастали из ее груди. Наконец Семен обессиленно опустил затекшую ногу и глубоко, прерывисто задышал. Старуха повела всем телом — и ее руки с отвратительным влажным хрустом вернулись в плечевые суставы.
— Тсап-тсап, — сказала она почти примирительно. Семен оскалился.
— Не оторвешь тебя силой, да? Намертво вцепилась? Хоть на весь лес тебя растяни — не отпустишь. Хорошо, тварь, хорошо… я понял правила. — Он плечом вытер с лица набежавший пот. — Я же у тебя не первый, верно? Много, наверное, до меня сцапала? — Внезапно ему в голову пришла свежая, прохладная мысль. — А купаться тебя водили? Нет? Ну так я первый буду…
Семен оторвался от дерева и поволок старуху за собой, в сторону затянутого тиной пруда. Старуха, видимо, о чем-то догадалась, потому как стала упираться в землю ногами, оставляя за собой две неровные и неглубокие колеи.
— Сейчас посмотрим, насколько ты живая. — Семен подтянул к себе старуху и шагнул в воду, сразу же провалившись в мягкий ил. — Давай, дорогуша, залезай, здесь неглубоко, но тебе…
Старуха, которая все это время упиралась, вдруг прыгнула вперед, на глубину, разом ушла под воду по грудь — и с неожиданной силой потянула Семена за собой. Тот, не ожидав от старухи такой прыти, шагнул вперед, провалившись почти по пояс.
— Ах ты. — Он обернулся к берегу, который был теперь не так уж и близко. — Тварь хитрая!
Старуха, оказавшись в воде, будто взбесилась. Вращая задом, она погружалась все глубже. Семен скользил по илу, вода уже залила его пояс, холодной ладонью тронула низ живота. Это его отрезвило — взревев, Семен сделал крупный шаг назад, а затем, подавшись вперед, одним сильным ударом ноги опустил старуху под воду, на самое дно, и надавил что было мочи. Из воды теперь торчали только две тощие руки в пигментных пятнах, держащие Семена ниже локтей.
— Нравится? — закричал Семен. — Хлебни из болота, тварь! Пей, сколько хочешь!
Он выгнулся, занимая позицию поудобнее и, задрав голову к небу, начал считать про себя. Нижняя челюсть его дрожала, глаза лихорадочно шарили по разрезанному ветвями небу, грудь раз за разом вздымалась, стараясь набрать в себя как можно больше влажного, прохладного лесного воздуха.
Он досчитал до ста. Потом — до ста пятидесяти.
Пальцы на его руках оставались такими же крепкими.
Он продолжал считать. Двести, потом двести пятьдесят. Пробудившаяся к вечеру мошкара садилась на уши и лицо, пряталась в волосах. Только сейчас Семен понял, что потерял свою кепку. Подумалось о клещах, но как-то отстраненно, будто бы о чем-то уже давно решенном.
Досчитав до трехсот, Семен начал плакать. Сначала еле слышно, подрагивая лишь плечами, а затем будто прорвалась плотина — громко, навзрыд, изо всех сил. Он завращал головой с открытым ртом и громко, по-животному завыл на окружающий его лес, на болото, на деревья и мошкару, на небо и уходящее солнце — на весь мир и на всех, кто в нем обитал. Он кричал исступленно, не чувствуя слюны, которая вылетала ему на грудь, не в силах утереть слезы, и мир вокруг него расплывался в мутное пятно. Он орал до тех пор, пока хватало воздуха, а потом, всхлипывая, набирал полную грудь — и ревел вновь, хрипло и оглушающе громко, словно лось с перебитою спиной. Вскоре его рев перешел в хрип, дрожь в последний раз прокатилась по его телу — и Семен застыл в пруду, с закрытыми глазами и опущенной головой. Лишь его грудь все так же часто вздымалась и опускалась, как будто гроза уходила куда-то вдаль, оставляя за собой вывернутые с корнем деревья и тишину. Повернув голову, он вытер нос о плечо, затем — о второе, сглотнул слюну и открыл глаза.