— Босс будет очень зол, — протянул Сквало. — Пора валить.
Луссурия был настроен чуть более оптимистично.
— Да ладно, мы же ему польстили…
Маньякам, некрофилам, троллям и хулиганам очень повезло: Занзаса в первую очередь заинтересовало не их творчество, а…
— Ты спрашивала у Скорпиона…
— Да.
— Же-енщина, единственное, что тебе следует знать, — при виде этой самодовольной паскудной улыбочки, Цуне захотелось достать перчатки, — кто бы ни трахал тебя до этого, я все равно буду лучше.
— Окстись, Занзас, я девственница, — бросила она, доставая из папки первый лист.
Пам-пам-пам. Дурацкое слово «девственница» отдавалось в ушах и билось в висках, словно шарик для пинг-понга. С одной стороны можно было радоваться и вопить «моё!», но с другой…
— Ты?! В двадцать два года?!
— Я тебя умоляю. Ты видел мою грудь? Точнее, ее отсутствие? Я даже целовалась только с Реборном, щечка к щечке, в день выпуска, — Цуна нахмурилась и что-то подчеркнула карандашом в тексте контракта.
У Занзаса в голове не укладывалось даже не то, что у его почти-невесты вообще никаких отношений в жизни не было, а то, каким тоном она об этом сообщала. Как о погоде говорила.
— Если хочешь, я могу заставить патлатого придурка петь у тебя под окнами серенады.
— Ну, спасибо, врай! — немедля откликнулся Сквало.
Монитору высказывать свои претензии бесполезно, зато безопасно. Телевизоры стаканами не кидаются.
Цуна уже представила себе злого как черт Сквало, дерущего глотку у нее под окном каждый вечер и вставляющего в конце каждой строчки любой песни свое любимое «врай», и подняла руки:
— Нет-нет-нет, спасибо, обойдусь. Мне еще дороги мои уши. — Она повернула один из листов к Занзасу. — Вот эту цифру нужно урезать в два раза. И пусть до генерала Дзабареллы наконец-то донесут, что если он не перестанет выдрепываться, то ему придется передать свой пост кому-нибудь еще. Посмертно.
— Слушаю и повинуюсь. Кстати, зря отказываешься.
Теперь глава Варии уже не пугал Цуну. Он ее неимоверно раздражал.
— Не желаю ничего слушать. Так и быть, вот вам парочка сладких заказов. Для Хибари берегла, он так хотел художественно выпустить кому-нибудь кишки на этой неделе. Цени.
— Я знаю, о чем говорю! У этого дебила отличный джазовый басище, тебе понравится.
— Никаких серенад! Увижу под окном шевелюру твоего Скайуокера — убью к чертовой матери. — Выражение вежливой доброжелательности на лице удавалось удерживать только каким-то чудом.
— …Так и быть, пошлю еще и Бельфегора со скрипкой.
Цуна перестала улыбаться, глубоко вздохнула и, решив, что сегодня ей можно все, быстро сгребла все бумаги в папку и запустила ей в Занзаса.
— Пошел вон!
Этот гад только весело скалился, мало что не ржал.
— Ты меня выгоняешь?
— Да! Вон отсюда!
— Ты все-таки подумай… поставь чашку, это твой любимый сервиз.
— В тебя я хочу ее кинуть больше, чем люблю этот чертов сервиз! Катись!
Только когда вариец, по-кошачьи вальяжно подхватив с вешалки шляпу и плащ, удалился, Цуна задумчиво опустила взгляд на голубую чашку из китайского фарфора, которую все еще держала в руке.
И подумала, что что-то странное творится в Датском королевстве.
«Это ведь и в самом деле мой любимый сервиз… Только откуда он об этом знает?»
— Спаннер, где… Что вы все здесь забыли? Святая Мария, вы что, шпионили за Десятой?!
— О, ну вот, сейчас начнется…
— Почему меня не позвали?!
— …
Было в Цуне что-то от мазохистки. Она терпеть не могла все кокососодержащее, но каждый раз, оказываясь в баре у Мукуро без необходимости садиться потом за руль, заказывала себе пина-коладу и, морща нос, медленно цедила ее через соломинку.
Как раз за этим занятием ее и застал Реборн.
Он, к вящему неудовольствию Цуны, как обычно, не спросив разрешения, отточенным движением кинул свою шляпу на стол и сел напротив.
— Дай-ка угадаю. Я — позорная баба, бесполезное существо и никчемный босс.
— Вот видишь, ты сама все знаешь.
Цуна фыркнула и щелкнула пальцами, выискивая взглядом официантку.
— Девушка! Принесите мужчине коктейль. Безалкогольный, в мартинке, выглядит как зеленая кучка непонятно чего.
Девушка слегка улыбнулась: все официанты уже привыкли к тому, что подруга хозяина патологически не запоминает названия коктейлей и поэтому описывает по-своему, часто с применением потрясающих метафор. Ту же пина-коладу, например, она называла просто: кокосовая гадость.
— Хорошо, мятный бриз с базиликом. Вам повторить пина-коладу?
Цуна перевела взгляд на свой пустеющий бокал, а затем на Реборна.
— Я полагаю, ты пришел совокупляться с моим мозгом? — узрев подтвердившую все ее худшие ожидания улыбку, Цуна мрачно повернулась к официантке. — Водки.
— Графинчик? — проницательно, с явным сочувствием на лице предложила официантка.
— Да… или нет… Соблазняете вы меня, девушка. Двести грамм.
Когда девушка отошла от столика, Реборн поднял бровь.
— По этому поводу я тоже хотел с тобой поговорить. Ты слишком много пьешь.
Он вытащил портсигар, и Цуна поморщилась: она терпеть не могла «вонючие нагнетатели пафоса» Реборна.
— Во-первых, это — немного, я что, похожа на Занзаса? Во-вторых, пошел к черту, мне уже давно можно. В-третьих, ты сам в этом виноват. У меня очень нервная работа, и если бы ты, скотина, не отбирал у меня успокоительное…
— Твой любимый Элениум в наши дни применяют для лечения шизофрении, мне уже начинать беспокоиться?
— Пошел ты. И да, это мое отношение ко всем твоим нотациям относительно того, как я гроблю свое здоровье в свое свободное время.
Реборн уже попыхивал сигариллой, и Цуна, морщась, отгоняла от себя дым рукой.
— Дура. Твои маленькие пристрастия не были бы проблемой, если бы ты была парнем.
— Я не алкоголик, блин!
— Ну-ну, — Реборн ехидно улыбнулся: им как раз несли заказ. — Ты — не просто босс Вонголы, ты еще и молодая незамужняя женщина. Мы на Сицилии, детка, здесь махровый патриархат, смирись с этим.
— Пока я не устраиваю дебоши и не попадаю в газеты, все в порядке, — закатила глаза Цуна, пододвигая к себе стопку. — А если старым интриганам из Альянса что-то не нравится, всегда можно послать к ним, например, Хибари. Или сладкую парочку Ямамото-Сквало.
Реборн с нечитаемым выражением лица проводил взглядом в последний путь порцию гадкой огненной воды.
— Учти, если увижу, что ты пьешь раньше пяти вечера — упеку на реабилитацию.
— Да без проблем.
Киллер хмыкнул и попробовал свое зеленое подозрительное нечто.
— Второй вопрос на повестке дня. Почему половина особняка обсуждает то, что ты, якобы, кидалась в Занзаса туфлями?
Цуна моргнула.
— Я-асно. Надо проверить кабинет на наличие камер. Так и знала, что что-то тут не чисто…
— То есть, ты действительно… — кажется, Реборн даже развеселился.
— Конечно, нет! Знаешь, сколько стоит это орудие пытки? — девушка выставила на обозрение стопу с аккуратной туфелькой на шпильке. — Я запустила в него папкой с контрактами.
— Мне нужно повторно провести тренировку на «лицо кирпичом»?
— Нет, — Цуна ехидно улыбнулась. — Он и так без пяти минут мой муж, так что с ним я могу себе это позволить. И он меня выбесил. Сам виноват.
— И чем же он тебя прогневал? Называл бесполезным мусором? В этом он не так уж и неправ, между прочим.
— Ах, если бы. Угрожал прислать Сквало.
Если бы не соломинка во рту, которая портила все впечатление, от взгляда, которым наградил Цуну старый наставник, можно было бы забиться под стол.
— Чтобы он пел мне серенады.
— Прости, что?
Цуна, выразительно глядя на него, покивала.
— Ты только представь себе этот ужас. Врай, обещают рай твои объятья, дай мне надежду о, мое проклятье, враааай!