Войско тоже не получило тех средств, которыми чаще всего оправдывались налоговые нововведения. Дворяне и дети боярские, служившие в Большом полку в Туле и в других полках Украинного разряда, воспользовавшись переменами на троне, подали коллективную челобитную царю Алексею Михайловичу о своих нуждах. Кроме тяжелых условий службы, были два главных вопроса, волновавшие провинциальных дворян, составлявших основу сотенного строя русской армии. Им редко удавалось добиться справедливого суда в спорах с «сильными людьми», поэтому крестьяне постепенно уходили от неимущих и мелкопоместных дворян и детей боярских в богатые боярские вотчины, где могли найти ссуду на обзаведение хозяйством и сохранить свои семьи в случае неурожая и голода. Крестьянам оставалось только прожить «урочные года», в течение которых оставалась возможность сыска беглых. Известный парадокс складывавшегося российского крепостничества состоял в том, что в нем были заинтересованы прежде всего рядовые дворяне из многих уездов Московского государства, а не столичное дворянство и бояре! Царь Алексей Михайлович и его бояре даже сдерживали «крепостников». Указ 19 октября 1645 года сначала подтвердил прежнюю норму о десятилетнем сыске крестьян, ссылаясь на ее совсем недавнее увеличение вдвое, с пяти до десяти лет, при отце царя в 1641 году. Однако коллективные протесты уездных дворян 1630— 1640-х годов, настаивавших на отмене «урочных лет», сделали свое дело. Правительство царя Алексея Михайловича хотя и не сразу, но вынуждено было пойти на уступки.
В феврале 1646 года было принято решение о составлении «для подлинного ведома» переписных книг дворов по всем городам и уездам Русского государства. Перепись имела целью сыск дворов беглых крестьян и бобылей за последние десять лет, после чего они навсегда прикреплялись к своим владельцам («будут крепки без урочных лет»). В отличие от прежних описей, основанных на «сошном письме» (подсчетах количества пахотной земли), вводился подворный принцип учета всех владельческих дворов. Обычно эту реформу тоже связывают с именем боярина Бориса Ивановича Морозова, однако, как показал исследователь истории земельного кадастра в XVI–XVII веках Степан Борисович Веселовский, главной задачей переписных книг было введение принципа «крепости» для лучшего сыска беглых крестьян, что больше отвечало интересам не крупных, а мелких землевладельцев. Только потом правительство стало вводить подворный принцип для сбора чрезвычайных налогов{61}.
Перепись 1646–1647 годов давала самое близкое по времени и, следовательно, наиболее полное представление о населении уездов Русского государства, по сравнению с описаниями, проводившимися на рубеже 1620—1630-х годов. Переписные книги использовали для решения еще одного застарелого вопроса русской жизни, связанного с существованием на посадах «беломестцев». Под этим названием известны жители городов, пользовавшиеся льготами и иммунитетом по праву их поселения на «белых», то есть освобожденных от уплаты налога и тягла, местах. Беломестцы наряду с посадскими людьми могли вести торговлю, но при этом не участвовать в раскладке общих налогов и повинностей на посаде. Поэтому в городах сложился институт «закладничества», когда не только крестьяне, но и сами посадские люди уходили жить на «свободные» от сбора налогов места. Иногда рядом с посадскими сотнями располагались целые слободы беломестцев (происхождение слова «слобода» связано с освобождением от податей), заведенные царским боярином, патриархом или крупным монастырем. Земское самоуправление на посадах не могло повлиять на «сильных» владельцев, выигрывавших судебные тяжбы в приказах. Время от времени, еще с «посадского строения» Бориса Годунова и царя Михаила Федоровича, принимались за решение проблемы «беломестцев» и «закладчиков». Правительство стремилось выяснить, кто из жителей посадских сотен, занимавшихся каким-либо ремеслом или торговавших в лавках, происходил из крестьян и монастырских служек, но так и не могло добиться их повсеместного зачисления в посад.
Торговые люди, по примеру служилых людей, тоже подавали свои челобитные царю Алексею Михайловичу по его вступлении на престол. Они просили гарантировать их монопольное право торговли и защиту от «беломестцев»{62}. Отсутствие необходимости нести общие с посадом повинности, конечно, помогало торговле, поэтому часто «беломестцы» превосходили других торговых людей своими капиталами, вызывая дополнительное раздражение и желание заставить их тянуть общее тягло с посадскими людьми. Конечно, при этом богатые и «сильные» люди, заинтересованные в сохранении существовавшего порядка, имели возможность помешать посадскому «строению».
Попутно торговые люди добивались ликвидации льгот иностранным купцам. Но здесь все было сложнее. Иностранцы помогали с заведением металлургических заводов, поисками золотой и серебряной руды, участвовали в зарубежной торговле хлебом, куда не пускали русских купцов. Иногда иностранные купцы находились, можно сказать, на русской службе, помогая набирать специалистов для работы в России, выполняя деликатные поручения, например, в делах о поимке самозванцев. Словом, допуск иностранных купцов к торговле в России происходил с учетом принесенной ими пользы в разных государственных делах. Хотя, как покажут будущие события, время для торгового меркантилизма и защиты интересов своего купечества уже пришло. Гости и торговые люди верно уловили изменившиеся настроения и желание правительства боярина Морозова любыми способами наполнить казну, освобождаясь от исторически сложившихся торговых льгот.
В действиях морозовского правительства была определенная логика. Все нововведения оправдывались одной из важных задач начала царствования — отражением набегов крымцев на южную украйну Русского государства. Крымские ханы обычно давали шерть (присягу) русским царям, обязались не нападать на русские земли, а в ответ получали от послов своеобразную крымскую дань — «поминки» деньгами и мехами, компенсировавшие недополученные доходы от набегов. Более того, только в декабре 1644 года русские посланники добились того, чтобы царя в такой записи называли «самодержцем». Однако общий порядок постоянно нарушался, крымцы всё равно ходили через степи в походы на южные уезды и уводили пленных. Особенно сильной угроза походов крымских татар становилась в периоды междуцарствия или смены царей на русском престоле, когда крымские цари начинали считать себя свободными от прежних обязательств. Не было исключением и время, наступившее при вступлении на царство Алексея Михайловича. По расспросным речам служащих Посольского приказа, оказавшихся в тот момент в Крыму, хан Ислам-Гирей говорил своим мурзам: «ныне де на Московском государстве царя не стало, а царевич молод и царство де теперво здержать еще не сможет. И мы де пойдем войною на Московское государство и повоюем, и он нам даст казну большую». В разговорах с московскими посланниками, приехавшими в Крым после вступления на престол царя Алексея Михайловича, даже не скрывали, что «покаместа не шертуют, и в те де поры бывает война»{63}. Турецкий султан разрешил своему вассалу начать войну, приток рабов на «каторги» — турецкие весельные суда — не должен был иссякать. Летом 1645 года татары, собирая силы, кочевали в степях Причерноморья, но было неясно, куда они направят свой удар — на Литву или Русь.
1 декабря 1645 года, в наступивший Рождественский пост, царь отправился в зимнее богомолье по подмосковным монастырям — в Можайск, Боровск и Звенигород. Звенигородский Саввино-Сторожевский монастырь станет одним из любимых мест паломничества царя. Заметно, что уже в самом начале своего правления царь Алексей Михайлович стремился часто бывать в монастыре «на Стороже», ходил туда даже в пешие царские походы из Хорошева и охотился в звенигородских лесах. Все это послужило основой для истории, которую рассказывали еще в XIX веке, как царь Алексей Михайлович, охотясь в одиночестве, случайно вышел на медведя; зверь уже готов был напасть на царя, но его отогнал неизвестно откуда появившийся старец. Царь благодарил его за спасение и спрашивал, кто он такой. Старец отвечал, что он монах Савва. Вернувшись в монастырь, царь Алексей Михайлович стал рассказывать об этом происшествии игумену, но оказалось, что никакого монаха с именем Савва в монастыре не было. И только оказавшись у гробницы основателя монастыря — преподобного Саввы Сторожевского и увидев древнюю икону, также некогда написанную «по видению» самого старца, царь Алексей Михайлович признал в нем своего спасителя. С тех пор и началось особое покровительство царя звенигородской обители{64}.