Началось все после смерти короля Владислава IV, во времена наступившего польского бескоролевья. В первом документе, написанном Богданом Хмельницким для передачи царю Алексею Михайловичу 6 июня 1648 года, говорилось о пожелании казаков иметь «в своей земле» такого же «православного христианского царя», как московский самодержец. В те же дни, что и «лист» Хмельницкого, была получена отписка севского воеводы Замятии Леонтьева, прочитанная царю и Боярской думе: «Да и во многих, государь, польских городех, в Киеве, и в Чернигове, и в ыных городех от беларусцов (украинцев. — В. К.) та молва и желание есть, чтоб им всем быть под твоею царскою высокою рукою во крестьянской вере». Несмотря на то что мятеж в Москве еще не успокоился, эту отписку не только выслушали, но и приняли решение проверить приведенные в ней сведения. По указу царя Алексея Михайловича за рубеж послали верных людей, «кого пригож», «проведывать… тайным делом». Чуть позже в Посольский приказ пришло предложение гетмана Войска Запорожского Богдана Хмельницкого о совместной войне: «А ныне де ему, государю, на Польшу и на Литву наступи пора: ево б де государево войско к Смоленску, а он де государю служити станет с своим войском з другие стороны». Пройдет несколько лет, и война за возвращение Смоленска все-таки начнется. Но пока в Москве стремились решить дело по-другому. Дипломаты Посольского приказа хотели продемонстрировать, что обращение казаков Хмельницкого к московскому царю не несет угрозы соседнему государству и царь Алексей Михайлович хочет лишь мира и успокоения в Речи Посполитой.
Гетман Хмельницкий и казаки Войска Запорожского, отвоевавшие в 1648 году значительную часть территории Польского королевства и установившие на ней собственную власть, конечно, повлияли на политику Московского царства в отношении Речи Посполитой. Но это не значит, что внутренняя борьба поляков и казаков на территории Польского королевства сразу же сделала эти отношения враждебными. Варшава оставалась союзницей Москвы против крымских татар. Крымцы вмешались в дело на стороне гетмана Богдана Хмельницкого, и подтолкнуть их к этому могла угроза совместного вторжения в Крым польской и московской армий, усиленных донскими казаками. В Москве приходилось размышлять, ссориться ли с Речью Посполитой из-за казаков? Союз Богдана Хмельницкого с крымскими татарами был обоюдоострым оружием, он мог освободить на время южное порубежье Московского государства от угрозы крупных татарских вторжений, но мог привести и к большой войне, если бы «черкасы» примкнули к походу крымцев на «польские, северские и украинные города». А еще надо было думать об утверждении царя Алексея Михайловича как защитника веры и православных народов. Бороться только за интересы «черкас» царь Алексей Михайлович никогда бы не стал, но идея выдвижения кандидатуры московского царя на польский трон в условиях бескоролевья казалась заманчивой.
Царь Алексей Михайлович долго не отвечал на предложение Богдана Хмельницкого выступить в поход на Смоленск, а сначала вообще, как и требовалось по условиям союзнических отношений с Речью Посполитой, призвал казаков сохранять мир. В феврале 1649 года к гетману был прислан московский гонец Василий Михайлов, передавший просьбу царя Алексея Михайловича, чтобы казаки Войска Запорожского «в покое жили с ляхами и княжеством Литовским». Конечно, это совсем не то, на что надеялись казаки и гетман. Обласканный царским вниманием и подарками, Хмельницкий и далее подтверждал стремление к подданству царю Алексею Михайловичу, призывая к совместному наступлению на Польшу: «чтоб иноверцы западные под нозе твоего царского величества и всего православия покорились»{124}. Но в Москве по-прежнему вели себя осторожно, хваля «доброхотенье» гетмана и желание «под его царского величества высокою рукою быти», но уклоняясь от обсуждения каких-либо совместных действий и ссылаясь на «вечное докончанье» с Польской Короной и Великим княжеством Литовским.
Сам гетман Богдан Хмельницкий в это время вел переговоры уже с новым польским королем Яном Казимиром (младшим братом Владислава IV). Переговоры, как извещали царя Алексея Михайловича, нужны были гетману для передышки и сбора сил на фоне приготовления «ляхов» к войне с казаками. Тем не менее в своей ставке в Переяславле гетман, одетый в «красную парчевую соболью шубу», принял присланную ему от короля Яна Казимира «осыпанную бирюзой» булаву и красную хоругвь с белым орлом и надписью: «Joannes Casimirus Rex». Это было знаком прощения прежних обид. Но королевские представители тоже не спешили договариваться с Хмелем (как не без презрения называли гетмана, часто пировавшего со своим окружением). Помимо всего прочего, на переговорах в Переяславле столкнулись вольница и закон, идеалы «самодержавия» и «республики». Гетман на словах готов был поддержать Яна Казимира, чтобы тот был «самодержцем, как и иные короли». При этом его встречные предложения фактически отменяли республиканское устройство Речи Посполитой. Ведший переговоры с казаками Адам Кисель передавал королю Яну Казимиру слова казачьего предводителя, объяснявшего, какой бы он хотел видеть власть польских королей: «Не так, как святой памяти их милость предки вашей королевской милости именно в неволи были», то есть без ее ограничений шляхтой и сеймами. Ну и, конечно, никуда уже нельзя было деться от противоречий между православными, католиками и униатами, поэтому гетман требовал сохранить «в целости» греческую веру, полностью убрать со значительной части Польского королевства всех униатов и даже вовсе отменить унию. Реалистичность таких требований, граничивших с революцией в Речи Посполитой, конечно, была ничтожно мала. В ответ ему указывали на то, чтобы он оставил «чернь», чтобы по-прежнему «хлопы пахали, а казаки воевали», обвиняя в наведении Хмельницким «неверных» на христиан, имея в виду его союз с татарами{125}.
Продолжая переговоры с гетманом Хмельницким и Запорожским войском, царь Алексей Михайлович 13 марта 1649 года отправил к казакам московского дворянина Григория Яковлевича Унковского. В Москве еще не имели полных и достоверных сведений об изменениях на польском престоле, поэтому из Посольского приказа был дан наказ, учитывавший как возможное продолжение бескоролевья в землях Речи Посполитой, так и «олекцию» (выборы) нового короля. В московском дипломатическом языке того времени трудно подобрать точное определение миссии Унковского. Он был гонец, одновременно исполнявший некоторые посольские функции, когда «пространною речью» озвучивал то, что ему было велено сказать в Посольском приказе. Григорий Унковский составил памятную «записку», или «вестовое письмо», — отчет о своей поездке к гетману, который он по наказу должен был подать в Посольский приказ{126}. В наказе ему специально оговаривалось, что все дело должно было быть представлено как стремление договариваться о мире, а подробности контактов с гетманом и казаками оставались в тайне от властей Речи Посполитой.
Была дана и инструкция, как нужно «агитировать» за избрание царя Алексея Михайловича на польский трон. При этом вспоминали исторические прецеденты, связанные с идеей объединения двух государств под властью царей Ивана Васильевича или Федора Ивановича в XVI веке: «…да то дело и не новое, и наперед сего бывало ж, что паны рада присылывали к предкам великого государя нашего». По плану московских дипломатов, гетман Богдан Хмельницкий сам должен был обратиться к «панам-радам» — Сенату, высшим сановникам Речи Посполитой, — с тем, чтобы предложить избрание на польский трон царя Алексея Михайловича. В случае, если король уже избран, гетман должен был просить, чтобы принятие его под «царскую руку» прошло «без нарушенья вечного докончанья», то есть без всякой войны с Польшей и Литвой. Интересен и заслуживает того, чтоб привести его целиком, «портрет» царя Алексея Михайловича, представленный возможным избирателям в Речи Посполитой. В нем ярко отразились представления о царской власти, сложившиеся в Московском государстве, и подчеркнуты преимущества царя — продолжателя дела своих «предков»: