«Великий государь наш, царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии самодержец его царское величество ныне в совершенном возрасте, 20-ти лет, а дородством и разумом и красотою лица и милосердым нравом и всеми благими годностьми всемогущий Бог украсил ево, великого государя нашего его царское величество хвалам достойного паче всех людей. И ко всем людем к подданным своим и к иноземцом его царское величество милостив и щедр своею государское милостию всех призирает, и, по своем государскому разсмотренью, саны и чести дарует комуж-до по достоинству, и всех всем изобильствует, и никто же, видя его царское пресветлое лице, печален отходит. Так же он, великий государь, и наукам премудрым филосовским многим и храброму ученью навычен, и к воинскому ратному рыцерскому строю хотенье держит большое, по своему государскому чину и достоянию, и потому ево государскому бодроопасному разуму и храбрству и милосердому нраву достоен он, великий государь, содержати иные многие власти и государства. А ныне Бог подаровал ему, великому государю нашему его царскому величеству, сына, а нам всем государя благоверного царевича и великого князя Дмитрея Алексеевича, и нам всем его царского величества подданным радость и веселие велие»{127}.
В середине апреля 1649 года Григорий Унковский поспешил отправить в Москву предварительный отчет (его отписка была «чтена государю и бояром»). Из донесения Унковского становилось ясно, что избрание на польско-литовский престол нового короля Яна Казимира мало что изменило в позиции казаков; они по-прежнему не подчинялись никому, кроме гетмана Хмельницкого и его полковников. По возвращении в Москву Унковский привез и ответную грамоту Богдана Хмельницкого, отправленную 22 апреля 1649 года. В ней гетман называл Унковского послом, но, как говорилось, это значило выдать желаемое за действительное. Гетман повторял то, что уже было известно в Москве о главной цели казаков: «чтоб ляхи и жиды больши над православными християны не государствовали». Казаки предлагали вместе начать новую войну: царю наступать своею ратью «от Литвы», а Войску Запорожскому «от сих украин». На словах гетман охотно просил царя Алексея Михайловича, «чтоб государь пожаловал, велел ево, гетмана, и запорожских черкас принята под свою высокую руку и помочь им учинил»{128}. Но каждый при этом по-своему расставлял акценты в приведенной фразе. В Москве, очевидно, нравилось упоминание о «высокой руке», а в Чигирине прежде всего нуждались в «помощи».
Богдан Хмельницкий ответил на приезд царского «посланца» (точное слово, взятое из документа) еще и отправкой к царю Алексею Михайловичу своего человека — Чигиринского полковника Федора Вешняка. Он должен был подтвердить стремление казаков Войска Запорожского видеть царя Алексея Михайловича самодержцем, объединяющим православие, но ведь из Москвы уже передали, что для этого гетман Богдан Хмельницкий должен был обратиться к панам-раде. Дополнительно гетману послали и словесный ответ царя Алексея Михайловича, переданный через иерусалимского патриарха Паисия, где уже более откровенно было сказано, как в Москве изначально относились к обращениям «черкас». Главный акцент в речах московского царя был сделан на том, что казаки «не призвали меня сперва для этого дела» и что гетман Хмельницкий взял себе в союзники врагов христианства «татар, турок и другой сброд». Царь готов был оказать помощь «для защиты христиан», но от него в Войске Запорожском ждали совсем другого: чтобы он безоговорочно вмешался в рознь «казаков и ляхов». Патриарх не мог скрыть, что царский ответ «не понравился» казакам{129}.
Возобновившаяся после перемирия война казаков с польским королем Яном Казимиром показала, почему так настойчиво гетман призывал русского царя в поход «в Литву». Именно оттуда на помощь коронным войскам выступил литовский гетман Януш Радзивилл. Но военный успех по-прежнему сопутствовал казакам Хмельницкого, выступавшим в союзе с крымскими татарами. После победной для них битвы под Зборовом король Ян Казимир вынужден был 19–20 августа 1649 года подтвердить статьями о мире («покое») достигнутую запорожцами самостоятельность на своей территории{130}. Богдан Хмельницкий, названный в Зборовском договоре «верным слугою короля и Речи Посполитой», получил от короля официальный статус главы Войска Запорожского со ставкой в Чигирине и стал фактически хозяином прежних земель Русского воеводства, включая Киев. Замирение короля Яна Казимира с мятежными казаками и одновременно татарами включало ряд условий, в том числе и «вечное братство против каждого неприятеля»{131}, каким в будущем мог стать и царь Алексей Михайлович.
Все в итоге получилось совсем не так, как полагал гетман и как думали в Москве, обнадеженные его разговорами о «высокой руке». Есть уникальное свидетельство брянского сына боярского Леонтия Жаденова и стрельца Ивана Котелкина, посланных для проведывания вестей и оказавшихся в обозе Богдана Хмельницкого непосредственно при заключении Зборовского мира. Брянские служилые люди рассказали потом, как гетман отговаривал крымского царя, «чтоб Московского государства не воевал». Узнав об этом, из Москвы немедленно послали грамоту 3 сентября 1649 года с «милостивым словом» гетману{132}. Хмельницкий взял сына боярского и стрельца под свое покровительство и высказал им свои заветные мысли. Правда, все это опять-таки говорилось в застолье, когда гетман пил чашу за здоровье царя Алексея Михайловича: «Я де и сам великому государю християнскому, царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии, готов служить со всем войском казацким, и повинен ему государю во всем, где государь ни повелит быть, и готов служить; и не тово де мне хотелось и не так было тому и быть, да не поволил государь, его царское величество, не пожаловал, помочи нам, християном, не дал на врагов. А они де ляхи поганые, и розные у них веры, а стоят заодно на нас, християн». Произнеся эти слова, гетман «заплакал», что брянские служилые люди истолковали как сожаление: «…а знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с ляхи»{133}. Слова гетмана — горький итог первых переговоров о принятии Войска Запорожского под «высокую руку» московского царя. Но гетман лил слезы и тогда, когда приносил присягу королю Яну Казимиру, доказывая, что только обстоятельства заставили его забыть о присяге королю, которому служили его предки и он сам!
Гетман и Запорожское Войско остались королевскими подданными; их имена были вписаны в новую «реестру», составленную «под счастливым панованьем» короля Яна Казимира{134}. Правда, многие «хлопы» (мужики) остались недовольны, что их обошли при составлении списка воевавших за независимость от Польской Короны. Но все равно уже гетман Хмельницкий становился ответственным в Речи Посполитой за пограничные «задоры», нарушения границы, переходы подданных с одной стороны на другую «аж до рубежа Московского» городов. Очень скоро тональность его разговора с посланцами приграничных воевод Московского государства изменилась. Ранее их принимали как дорогих гостей и заботились о их безопасности, а теперь стали угрожать смертной казнью за лазутчество. В ответ на высказанные гетману претензии по мелким пограничным делам Хмельницкий немедленно вспомнил прежнюю обиду за неоказание ему помощи и стал угрожать войной с царем Алексеем Михайловичем: «Вы де за дубье и за пасеки говорите, я де все — и городы Московские и Москву сломаю… хто де на Москве сидит и тот де от меня не отсидитца!»{135} Спустя всего несколько недель после Зборова гетман заявлял, что пойдет воевать на Путивль и дальше на Москву!