Тогда и началось «чудо на Днепре», потом повторившееся на Березине и Двине. Внезапно при европейских дворах снова услышали о «Московите», о котором стали понемногу забывать после Смуты начала XVII века. С Московским государством могли не считаться в новой международной системе, установленной в 1648 году по окончании Тридцатилетней войны. Даже не царь, а всего лишь «московский великий князь» был только упомянут в тексте Вестфальского мирного договора как шведский союзник{252}. Победители шведы воспользовались в годы европейской войны конъюнктурой хлебного рынка, насыщавшегося из России{253}. Теперь же условия войны и мира стал диктовать сам царь Алексей Михайлович, сделавший все, чтобы никто не помешал его походу на Смоленск и дальнейшим действиям в землях Великого княжества Литовского и Польской Короны. Война с Московским царством, в которую мало верили в Речи Посполитой, стала почти катастрофой и положила начало ее упадку. В Польше и Литве увидели у стен своих городов двух главных врагов — русского царя и шведского короля. Шведы тоже решили завершить долгую войну за Ливонию и устранить исторический анахронизм претензий польских королей на шведское наследство. В 1655 году началось время знаменитого «Потопа»{254}, с которым утечет былая польская слава и мощь и возникнет новая европейская держава — Российское царство, оспаривавшая право на древнерусские земли в Литве и Короне, а также балтийское преимущество шведов (дело, которое довершит сын царя Алексея Михайловича Петр I). Но не только о войне с «недругом» из враждебного соседнего государства или о выходе к торговым путям на Балтике шла речь; взгляды царя Алексея Михайловича, как и главного вдохновителя православного «крестового похода» — патриарха Никона, приковывал еще и христианский Восток со святынями Константинополя и Иерусалима.
В фонде Тайного приказа сохранилось объемное дело с собранными воедино документами царских походов на Смоленск, Вильно и Ригу в 1654–1656 годах. В нем подробно раскрываются процесс распределения полков, личное участие царя в назначениях служилых людей в самом начале русско-польской кампании. Сказывались проведенные ранее государевы смотры; царь знал по именам своих генералов и офицеров — точнее, воевод, «полковников», голов, ибо привычные воинские звания тогда еще не существовали в русской армии. Алексей Михайлович расставлял начальных людей, определял, сколько рейтар, драгун, солдат и стрелецких голов направить в свой «государев» полк, «в княз Яковлев» — князя Якова Куденетовича Черкасского, кому быть «у Трубецкова» — князя Алексея Никитича Трубецкого, заботился о том, чтобы в Москве тоже осталось достаточное количество людей для охраны. Всего им было распределено 46 800 человек. Общая численность собранной в 1654 году царской армии была еще больше, хотя приведенные цифры мало соотносятся с распространившимися в Речи Посполитой сведениями, где считали, что армия царя Алексея Михайловича насчитывала свыше 200 тысяч человек. Позднее, в Смоленске, основываясь на сведениях пленных, считали, что с царем пришло три «верона», то есть трижды по 100 тысяч человек. Однако даже в мирное время, по смете военных сил 1651 года, численность ратных людей Русского государства насчитывала в целом около 100 тысяч человек (без учета тех, кто служил в отдаленных городах Приказа Казанского дворца и в Сибири){255}.
Сбор армии начался практически сразу после решения Земского собора 1 октября 1653 года о начале войны. Спустя уже несколько дней в Великий Новгород «сбираться с ратными людьми» были направлены воеводы и члены царской Думы — боярин Василий Петрович Шереметев, окольничий Семен Лукьянович Стрешнев, думный дворянин и ясельничий Ждан Васильевич Кондырев. По «наряду» из Разрядного приказа численность вспомогательных сил на северо-западе определялась в 13 146 человек{256}. Второму воеводе поручили сбор войска в Пскове. Полкам на северо-западе был определен срок 20 мая, когда воеводы должны были выйти «на рубеж» (к границе) и «со всеми ратными людми идти под город под Невль и под иные литовские города, и государевым делом над городами и над полскими и литовскими людми промышлять, сколко милосердый Бог помощи подаст».
Царь Алексей Михайлович сам отпускал воевод после молебна в Успенском соборе 5 октября. Происходило это почти одновременно с отправкой другого боярина, Василия Васильевича Бутурлина, принимать казаков Богдана Хмельницкого «под государеву высокую руку». В назначенный день с разных сторон они должны были пойти походом на Речь Посполитую. Полки боярина Шереметева стали крайним правым флангом армии, получившей задачу отвлечь войска противника от главного смоленского направления, где должен был наступать сам царь Алексей Михайлович. К тому же Невель входил в титул гетмана Великого княжества Литовского Януша Радзивилла и был в его личном подчинении. Наступление на этот город должно было стать чувствительным ударом для одного из главных военачальников «Литвы».
Сбор войска в Вязьме начался уже зимой, с отсылки артиллерии, порученной боярину Федору Борисовичу Долматову-Карпову. 27 февраля 1654 года царь Алексей Михайлович лично «отпускал из-за Москвы-реки с Болота наряд, которому наряду быть в его государевом походе»{257}. 15 марта на Девичьем поле был устроен царский смотр расквартированных в столице солдатских и рейтарских полков — тот самый, на который пригласили посланников Войска. Поместная конница из уездных дворян и детей боярских также должна была заранее выступить из Москвы в Брянск в составе «особого большого полка» под командованием воеводы боярина князя Алексея Никитича Трубецкого. Эта часть армии действовала на левом фланге армии. Проводы полка князя Трубецкого из Москвы в конце апреля 1654 года проходили уже открыто, как демонстрация силы русской армии.
Царь особенно подробно вникал в детали церемониала выхода войска в Смоленский поход и лично участвовал в отправлении войска, сбор которого был назначен по старой традиции на 23 апреля — день Георгия Победоносца. Церемониал торжественных проводов полка боярина князя Алексея Никитича Трубецкого был продуман самим Алексеем Михайловичем (его собственноручные записи хранятся в архиве Приказа Тайных дел). Царь и патриарх молились в Успенском соборе вместе с воеводами и служилыми людьми. Наказ, выданный воеводе князю Трубецкому, был на время положен в киот главной русской святыни — иконы Владимирской Божьей Матери. Все показывало грандиозный и небывалый характер происходящего, соответствуя великой цели похода. Царь Алексей Михайлович обратился к князю Трубецкому с увещеванием о сохранении христианских заповедей. Он говорил о правом суде и благочестивом поведении, но при этом «заповедовал» быть беспощадным — «а врагов Божиих и наших не щадите».
Царь стремился придать смысл каждому жесту, тщательно оттачивал произнесенные слова и продумывал всё до мелочей, заботясь о соблюдении торжественности момента. Например, когда он приветствовал князя Трубецкого, то даже прижал к груди его голову («принял к переем своим главу его») — «для его чести и старейшинства». Объясняя честь, оказанную князю Трубецкому, составители церемониала говорили так: «…зане многими сединами украшен и зело муж благоговейн и изящен и мудр в божественном писании и предивен в воинской одежди и в воинстве счастлив». Но царь следил и за соблюдением чувства меры, он отредактировал в тексте церемониала слова о том, что князь Трубецкой в ответ «паки главою на землю ударяетца со слезами до тридесят крат пред царем и великим князем», заменив их на обычные земные поклоны.
Алексей Михайлович сам передал списки служилых людей полковым воеводам. Кроме князя Трубецкого, это были воеводы бояре князь Григорий Семенович Куракин, князь Юрий Алексеевич Долгорукий, окольничий князь Семен Романович Пожарский и дворянин Семен Артемьев сын Измайлов (для последнего начавшаяся война имела свою личную историю, если вспомнить его отца, окольничего Артемия Измайлова, казненного за неудачу под Смоленском в 1634 году). Царь положил на свитки «свою царскую руку» и торжественно произнес: «Передаю вам списки сия полчаном вашим… храните их, яко зеницу ока, и любите, и берегите по их отечеству». Рядовые дворяне, выступавшие в поход, тоже не были забыты царем в этот день: их представителей — ярославских дворян и детей боярских, успевших приехать в Москву к назначенному сроку, — также пригласили к государеву «столу».