Первым делом боярин Морозов стремился сосредоточить в своих руках управление ключевыми приказами, определявшими его положение своеобразного «регента Московского государства». Как писал историк Павел Петрович Смирнов, исследовавший состав морозовского «правительства», уже при царе Михаиле Федоровиче наблюдалось соединение «в одних руках» — сначала боярина князя Ивана Борисовича Черкасского, а потом боярина Федора Ивановича Шереметева — «трех основных должностей»: «начальника Стрелецкого приказа, т. е. командующего московским гарнизоном, начальника Большой казны, или управляющего финансами государства, и начальника Аптекарского приказа, являвшегося доверенным оберегателем царского здоровья»{54}. В 1646 году все эти должности получил боярин Борис Иванович Морозов, потеснив Федора Ивановича Шереметева еще из приказа Новой чети, ведавшего важной статьей государственных доходов от питейного дела, и Иноземского приказа, распоряжавшегося делами о службе иноземцев. Сменен был и другой Шереметев — Василий Петрович (тоже заметный участник венчания на царство Алексея Михайловича), стоявший во главе Разбойного приказа. Вперед пошли родственники боярина Б. И. Морозова — его шурин Тихон Никитич Траханиотов (а за ним и шурин самого Траханиотова, Леонтий Степанович Плещеев), друзья — Григорий Гаврилович и Борис Иванович Пушкины. К ним перешло управление упомянутым Разбойным приказом, Оружейной палатой и Земским приказом, ведавшим управлением Москвы. Пушкиных и Траханиотовых пожаловали в бояре и окольничие.
Значительно меньше, чем о перестановках во власти, известно о деятельности московского правительства в первые месяцы правления царя Алексея Михайловича. Но и сохранившиеся указы показывают степень решительного обновления, предпринятого при участии нового царя. Первый указ Алексея Михайловича, вошедший в фундаментальную научную публикацию законодательных актов Русского государства XVI–XVII веков, относится к 15 августа 1645 года. Конечно, не стоит думать, что это был, образно говоря, «указ № 1» и только с этого момента царь приступил к рассмотрению дел. Выявленный публикаторами документ касался частного вопроса о величине поместных окладов «новиков» из ростовского служилого «города». Гораздо важнее другой указ, тоже датированный августом 1645 года и затрагивавший имущественные права патриарха, монастырей и торговых людей — «тарханщиков», обладателей жалованных грамот на льготы. В нем отменялись прежние права «тарханщиков» на беспошлинную торговлю — а ведь они могли пользоваться правом не уплачивать проезжую и торговую пошлины еще по грамотам прежних царей. Такое серьезное изменение потребовало принятия совместного решения царя и Боярской думы. В августовском указе говорилось: «Указал государь царь и великий князь Алексей Михайлович всеа Русии и бояре приговорили…» Перемены, начатые в новое царствование, обосновывались необходимостью «пополнения казны на жалование ратным людем». Все это происходило наряду с традиционными и очень жесткими «правежами» и взысканием недоимок. Впрочем, проявлялась и известная осторожность. По докладу царю Алексею Михайловичу о сборе неуплаченных судебных пошлин «с вершенных дел» было принято решение не взыскивать деньги с умерших ответчиков или членов их семей, что было явным проявлением царской «милости»{55}.
В рутинной практике управления в Московском царстве был выработан порядок «доклада» царю в «комнате», когда он сам или с советниками — «комнатными» людьми — рассматривал дела и принимал решения — «указы», одобрявшиеся боярами{56}. (В этом случае при объявлении решения могла быть ссылка только на государев указ или на его одобрение «общим советом» или боярским «приговором».) Члены Думы могли самостоятельно рассматривать подготовленные в приказах перечневые выписки по спорным делам, но слово царя оставалось решающим во всем. Ратное дело, налоги, суд, дворцовое управление, пожалование чинами, назначение на должности — все это требовало участия царя, поэтому надо было еще добиться, чтобы то или иное дело попало на рассмотрение «в Верх». Многое зависело от умения и желания московских управленцев — судей и дьяков приказов. Отсюда происходила знаменитая «московская волокита», процветали «посулы» (взятки) и «поминки» (подарки) тем, от кого зависело движение дел. Иногда дело «вылеживалось» без движения где-то в приказном архиве, в какой-то известной только дьяку «коробье» (отсюда известные идиоматические выражения: отложить «в долгий ящик» или, как станут говорить позже, положить «под сукно»). Проходило много времени, прежде чем издержавшиеся на разные траты челобитчики правдами и неправдами добивались рассмотрения царем своих дел. В начале правления, насколько можно судить по документам, царь Алексей Михайлович с юношеской резкостью вмешивался в дела, не скрывая эмоций. Например, он указывал переписчикам посада Вязьмы на их ошибку: написали только имена, а количество дворов не указали и «зделали не гораздо, своею простотою и о государеве деле не радея». Царь хорошо понимал причины таких «ошибок» и сам объяснил их в своем решении нерадением дьяков, действовавших «для своей бездельной корысти»{57}.
Каким администратором был молодой царь, определить трудно. Поначалу события во многом управляли им; он не отбирал для рассмотрения дела, а следовал докладам думных дьяков и просьбам своих приближенных. Сохранился примечательный (и единственный от времени начала царствования Алексея Михайловича) документ: «потешная» челобитная царя своим ближайшим советникам и друзьям, которых он звал вместе с собою и своими «полчанами» охотиться на медведя. Речь шла о зимней охоте. Царю доложили, что медведь «лежит» в 40 верстах от назначенного места сбора охоты в Озерецком. Немудрено, что не все горели желанием откликнуться на царский зов. Поэтому веселый и ироничный тон царя, ехавшего на одну из первых своих самостоятельных царских охот, кажется, перемешан с обидой на бояр и окольничих, не спешивших покидать столицу ради охотничьих забав. Царь Алексей Михайлович вынужден был напомнить, что сам успел сделать для каждого из них. Во главе списка приближенных, конечно, упомянут боярин Борис Иванович Морозов. Он бил челом о пожаловании чином стряпчего Дмитрия Санбека (?!): «…и я тотчас пожаловал». Оказывается, речь шла о пожаловании в феврале 1646 года «Дмитрия Семенова сына Албекова Грузинца»{58}. Боярин Никита Иванович Романов ходатайствовал за назначение в воеводы Протасия Неплюева (дальнего родственника Романовых, происходившего из одного с ними рода Андрея Кобылы), «и я пожаловал», — говорил царь Алексей Михайлович. И так было с каждой просьбой царю о решении спорных дел, назначениях или освобождении от службы, пожалованиями поместьями, поданной боярами князем Яковом Куденетовичем Черкасским, дворецким князем Алексеем Михайловичем Львовым, князем Михаилом Михайловичем Темкиным-Ростовским и другими. Боярину князю Федору Семеновичу Куракину царь, например, припоминал отлучки от двора: «бивал челом почасту в деревню, и я тебя всегды жаловал, отпускал». Можно даже удивиться просительному тону царя: «…и вы попамятуйте все скорую мою милость к себе, а поступитесь мне и полчаном моим, о чем у вас просим». Но все это, конечно, было шуткой царя, заставлявшего приближенных «рукоприкладствами» (подписями) подтверждать выезд на охоту: «любо так быть, как ваш государь и наш изволил, всегда мирских речей слушают»{59}.
Правительство боярина Морозова прославилось введением знаменитого соляного налога. Первым шагом в этом направлении стал царский указ 7 февраля 1646 года, вводивший пошлину с продажи соли. По указу полагалось взимать соляную пошлину «на тех местех, где та соль родитца». Новый налог, по задумке его авторов, имел конечной целью замену двух других сборов — стрелецких и ямских денег и устранение изъянов прежней системы «неровного» сбора этих прямых налогов: «иным тяжело, а иным лехко». Солью же пользовались все, поэтому новый налог представлялся более справедливым, тем более что, по словам окружной грамоты, сбор пошлин с соли был связан с необходимостью обороны государства: «…чтоб против поганых бусурманов крымских и нагайских людей стать и православных крестьян от тех поганых заступать, положить на соль новую пошлину»{60}. Однако воплощение фискальной меры оказалось далеким от первоначальных целей. Морозов воспользовался обстоятельствами, чтобы закрепить сбор пошлин с продажи соли исключительно за Приказом Большой казны, где он был главным судьей (вместе с Иваном Павловичем Матюшкиным и дьяком Назарием Чистым). Введение новых пошлин остановило производство соли, цены на нее взлетели, потребление уменьшилось. Классическая картина! Не случайно соляной налог пришлось отменить уже в конце 1647 года, но вызванная им анархия повлияла на последующие события.