Легенда была такова. Отец наш, великий князь Василий Иванович, прожил с первой своей женой Соломонией двадцать лет в бездетном браке. Никакие молитвы не давали великокняжеской семье и державе наследника, тогда Соломония обратилась к последнему средству — к колдовству. Призвала к себе ворожею Стефаниду, заговаривала вместе с ней воду и той водой обрызгивала сорочку, порты и иное платье белое мужа своего. Отец наш прознал об этом и положил на жену свою опалу, с разрешения Священного собора развелся с ней, как с колдуньей, но не выдал ее церковному суду, а приказал увезти в Рождественский-на-Рву монастырь, где она была пострижена. В монастыре выяснилось, что Соломония беременна, и в положенное время она разрешилась здоровым ребенком мужеского пола, что подтвердили присутствовавшие при сем событии две почтенные женщины, супруги боярина Юрия Траханиотова и постельничего Якова Мансурова. Великий князь послал в монастырь доверенных людей, чтобы расследовать дело и при подтверждении забрать ребенка. Но Соломония ответила им, что они недостойны видеть ребенка, но в свое время он сам явится в величии своем и отомстит за обиду матери.
Врут! Все не так было! Ведь что удивительно: каждое слово, каждая деталь вроде бы и правильные, а все вместе совсем не так выходит.
Да вы сами посудите. Вот как дело было. Дед наш, великий князь Иоанн Васильевич Грозный, положил опалу на невестку свою Елену, дочь молдаванского господаря Стефана, за ее колдовские дела. После этого с разрешения собора Священного он лишил наследства ее сына и своего внука Димитрия, венчанного им самим на великое княжение, и передал державу своему сыну и отцу нашему Василию. Тот для спокойствия державы заточил Димитрия в темницу, а его жену Саломею в Рождественский-на-Рву монастырь. В монастыре выяснилось, что Саломея беременна, и в положенное время она разрешилась от бремени здоровым мальчиком мужеского пола. При этом присутствовали жены ближайших бояр отца нашего, Юрия Траханиота и Якова Мансурова. Младенца немедля забрали у Саломеи, а ее саму постригли в монахини.
Все на месте, и колдовство, и Стефанида, и разрешение Священного собора, и монастырь Рождественский, и вездесущие боярские жены. Даже младенец. Но не таинственный отпрыск бездетной и престарелой Соломонии, о котором никто никогда больше не слышал, а истинно царский сын, прямой и единственный потомок законного наследника Димитрия-внука, Симеон. Тот самый.
Отец наш пожаловал своему внучатому племяннику в удел городок Касимов, где он и рос в безвестности, но не в забвении. Великий князь и ближние его бояре, посвященные в дело, никогда о Симеоне не забывали и, можно сказать, даже берегли. Митрополит Макарий рассказывал мне, что отец наш, удрученный отсутствием сына, даже хотел передать престол после себя именно Симеону в обход родных своих братьев, которых он недолюбливал. Так ли это, я не знаю, потому что после нашего с Иваном рождения об этих планах, естественно, забыли. Но не забыли о Симеоне. Сразу после кончины отца нашего его доставили в Москву и привели к присяге Ивану. В отличие от дядьев наших, он не проявил ни малейшей строптивости, более того, по собственной инициативе прилюдно отрекся от всех прав на престол за себя и за возможных детей своих и на том крест целовал. В соответствии с древним уставом взаимной присяги бояре поклялись не искать его жизни и имущества. В обмен на свою покладистость Симеон выторговал новый удел, несравненно больший, — княжества Боровское и Тверское. И это было справедливо, потому что являлось, по сути, приданым его прабабки, первой жены деда нашего, а Симеон был единственным прямым наследником.
Симеон вновь исчез с глаз людских лет эдак на пятнадцать. Лишь когда брат мой венчался на царство, да и то не сразу, он призвал Симеона ко двору. Тогда я с ним и познакомился. Но близко мы не сошлись, во-первых, из-за огромной, трехкратной в те годы, разницы в возрасте, во-вторых, из-за его какой-то замшелой дремучести, так мне тогда казалось, в-третьих же, потому, что сам Симеон ни к какой близости не стремился. Жизнью при дворе он явно тяготился, от наместничества отказывался, говоря, что его собственные вотчины доставляют ему достаточно хлопот и денег, чтобы искать их в другом месте. Брат мой из уважения к возрасту и положению Симеона не считал себя вправе приказывать ему, так что решил приткнуть его по военной части. Но в первом же своем походе Симеон таких дров наломал, что его неспособность к ратному делу стала ясна даже его доброжелателям и мне, ничего в ратном деле не смыслившем. Конечно, многие наши воеводы, получавшие места свои по отчеству, тоже не ахти, но Симеон даже по сравнению с ними был из ряда вон. Одно в его пользу говорит — хватило у него ума самому от ратной службы уволиться. Сославшись на преклонный возраст и болезни тяжкие, он вновь удалился в свои вотчины.