Собрал царь Иван пятьдесят тысяч войска и в поход выступил. Мог бы и больше собрать, да решил, что и этого хватит, ведь все лучшие при нем. Надо было бы много больше, да времени не было.
Радостно выступил в тот поход, свой последний поход, царь Иван. Стряхнул с себя оцепенение последних месяцев, воскликнул звонко: «Видит Бог, не хотел я этого! Но — сами идуг! Так выйдем же в поле! Эх, будет дело молодецкое!»
Как на крыльях долетели до Оки, успели встать близ Серпухова, в трех верстах. Место было удобнейшее для переправы, сюда привели воеводы земские и рать бусурманскую. С тревогой наблюдал Иван, как правый берег Оки заполняется ратью несметной, как с каждой ночью все больше костров на другом берегу зажигается. Приказал он выкопать окопы для пищальников, восстановить старый тын, а сам все притоптывал ногой в досаде оттого, что пушки не летают. Тянулись обозы с пушками далеко за спиной его, да и мало их было — в поле шел, не на осаду. На четвертый день не стерпел Иван ожидания на одном месте, помчался в Коломну подгонять обозы да пушки новые собирать.
Не испугался он, нет! Ведь все войска лучшие у переправы оставил, даже семитысячную дружину немецкую во главе с Георгием Фаресбахом, которой только и доверял в последнее время и которая стояла стражей вокруг него, оттеснив опричников. Всех воевод своих оставил Иван, забрав с собой лишь Никиту Романовича да Федьку Романова, от которых в деле ратном никакой пользы не было.
Не ведал царь Иван, несясь во главе небольшого отряда на север, что в ту ночь перешли земские войска Оку в другом месте, у Сенькина брода, лишь местным жителям известного. Вслед за полком Михаилы Воротынского переправилась и татарская орда и разлилась половодьем по равнине Русской, отсекая царя Ивана от его войска и прижимая полки опричные к Оке. А следующим утром, на рассвете, в походной ставке Федька Романов уже тряс царя за плечо с криком испуганным: «Проснись, Иван, татары!» Разъезд татарский выскочил к самой ставке царской, Иван — на коня и в сечу, порубил вместе с дружиной своей небольшой разведчиков татарских, а за ними уже тьма наплывает. Бросился было Иван в ослеплении борьбы и на них, да сдержали его Романовы, вынудили повернуть коня назад, увлекли за собой к Коломне, бросив шатры и рухлядь царскую на потеху крымчакам поганым.
Тем временем полки опричные бились насмерть на берегу Оки. Окружили их с севера орды татарские, а с другого берега неслись ядра огненные из земских и турецких пушек. Уходя от их огня губительного, полки опричные бросились на татар, пытаясь прорваться в сторону Москвы. Так и двигались они, как медведь на облаве, отбиваясь от своры собак Будь тогда против них полки земские, совсем по-другому могла битва пойти. Конечно, могли бы и побежать под напором силы превосходящей, могли остановиться и сдаться на милость победителя, но перед крымчаками — никогда! И пощады не ждали, и обиды старые в душе всколыхнулись, потому бились с ожесточением невероятным. А татары-то! Шли поначалу нехотя, не ожидая ни добычи, ни славы, но, вступив в битву, забыли об этом, ударила кровь в голову, из глубины памяти всплыла и разгорелась доблесть ратная, и они обиды давние вспомнили, уже не ждали понуканий мурз, сами вперед бросались с визгом: «За Казань! За Астрахань! За Кафу! Смерть неверным! Аллах акбар!» А полки земские шли стороной, не решаясь встрять в эту сечу яростную, и турки удивленно смотрели на битву, не понимая, что происходит и на чьей они стороне.
Полки опричные прорубались к Москве, но и царь Иван не сидел сложа руки и не бежал дальше на север, в Москву, Слободу или даже в Вологду, как убеждали его некоторые советники, — разумеющий разумеет! Собрал он немногие войска да пушки, вспомнил уроки Алексея Басманова и приказал поставить у Воскресения на Молодях крепость по образцу гуляй-города, подвижного укрепленного лагеря, всегда сопровождавшего предков наших в походах их славных. Везла тогда с собой рать щиты деревянные крепкосбитые и колья мощные и, пройдя за день урочные сорок верст, становилась на ночлег, каждый раз воздвигая вокруг шатров крепость новую, вбивали колья в землю в два ряда, крепили к ним щиты, рыли вокруг ров глубокий, а землю между щитов засыпали, возводя за два вечерних часа стену мощную, в сажень высотой и в сажень толщиной. Так ночевали они в странах неизвестных и враждебных, готовые к любым неожиданностям. С утра же вставали, разбирали стену, грузили щиты и колья на повозки и двигались дальше. Ныне уж не то! И по сорок верст никто не ходит, считая стародавний обычный урок за недостижимый подвиг, и лагерь на ночь не укрепляют, валясь на землю, где случится, от усталости, хорошо, если повозки в круг поставят. И от этой лености и беспечности терпит войско убытки больше, чем от любой битвы.