“Нет, мистер Пенрод, - сказал он. - Император пригласил меня в Аддис-Абебу. - Я пойду. У него есть планы относительно новой больницы в городе. Я мог бы многому научиться и лучше служить ему.”
“Вы уже сказали Мисс Эмбер?”
“Да. Она предложила отправить меня в Англию учиться медицине, но это мой дом. Я не хочу забывать об этом и забивать себе голову вашими манерами и обычаями. Я уже говорил то же самое Миссис Шафран и Мистеру Райдеру. Они моя семья, но нам пора расстаться".
Они подошли к одному из входов в красный императорский шатер. Охранники кивнули Тадессе, и он указал Пенроду внутрь.
“Идите. Вас уже ждут.- Он заколебался. - Мистер Пенрод, Мисс Эмбер - мой очень большой друг. Ты причинил ей много боли.”
“Я понимаю, Тадессе. Больше я этого делать не буду.”
Молодой человек кивнул и отошел в сторону.
Пенрод прошел в главную часть шатра, хотя это был скорее холщовый дворец, устланный коврами и увешанный цветными шелками. В дальнем конце комнаты на троне сидел Менелик. Он наклонился боком к Эмбер. Она стояла рядом с ним, опираясь на тяжелую трость, одетая в простую белую одежду абиссинских женщин, с тонкой вуалью на волосах. Она что-то спросила у императора и теперь записывала его ответ. Пенрод воспользовался случаем, чтобы изучить Менелика, этого короля, которого итальянцы считали скорее мифом, чем человеком. Он разговаривал с Эмбер тихим, ровным голосом, рисуя в воздухе какие-то узоры. Даже не зная хорошо языка, Пенрод мог сказать, что он описывает действие битвы, и не видел ни ярости, ни ликующей гордости, только нейтральное повествование опытного командира.
Менелик оглянулся и увидел, что Пенрод ждет его. Он закончил свою мысль, обращенную к Эмбер, затем холодно взглянул на Пенрода и заговорил: Эмбер перевела:
“Мне сказали, что вы хотели поговорить со мной?”
“Да, сэр” - ответил Пенрод с поклоном, в котором не было ни подобострастия, ни дерзости. “Я научился восхищаться войсками итальянских туземных батальонов. Я надеюсь убедить вас, что их не следует калечить, а обращаться с ними так же, как с вашими итальянскими пленными.”
Менелик немного помолчал, а когда ответил, голос его звучал мрачно и ворчливо. Затем Эмбер произнесла эти слова своим собственным нежным, чистым голосом. Пенрод подумал, что это похоже на общение с каким-то древним оракулом через его девственную жрицу.
“Значит, вы поставили перед собой трудную задачу, майор. Вы знаете, я думаю, традиционную форму наказания для таких предателей, как они. Тем, кто переживет наказание, будет позволено вернуться к своим итальянским друзьям, как только они смогут; в Эритрее они больше не будут представлять для меня никакой угрозы или обвинения. Итальянское правительство заплатит за то, чтобы им вернули их белых солдат, но вы же не думаете, что я настолько глуп, чтобы поверить, что они заплатят выкуп за пленников с черными шкурами. Тогда зачем мне их хранить?”
Возможно, он и прав. Невозможно было сказать, что предпримет итальянское правительство, когда до них дойдет известие о поражении.
- Сэр, я не отрицаю того, что вы говорите, - сказал Пенрод. “Но я полагаю, что даже если они не захотят, правительство может быть вынуждено признать их ответственность за своих людей, независимо от их цвета кожи. Однако, если вы продолжите это делать
допустив такое наказание, они с удовольствием заклеймят тебя дикарем.”
Это было рискованно, и Пенрод увидел, как выражение лица Менелика стало еще более свирепым и мрачным, когда его слова нерешительно перевели.
- Дикарь? Скажите мне, майор, что бы вы сделали с британскими предателями?”
“Я бы их пристрелил, сэр. Но я же солдат. Теперь вы должны быть признаны императором суверенного африканского государства. Вы тоже солдат, но вы также должны стать государственным деятелем.”
На этот раз уголок рта Менелика дернулся в улыбке. Он понимал, что ему льстят.
“Я слышал вас и подумаю над тем, что вы скажете.- Его лицо снова стало серьезным. “А вы знаете, что будет после дождей, майор Пенрод?”
“Я - нет.”
Менелик наклонился вперед, упершись локтями в колени. “Тогда я расскажу тебе, и ты поймешь обычаи таких диких воинов, как я. Я буду сидеть снаружи своего дворца, со своими людьми вокруг меня. Они откроют ворота, и старики, женщины и дети, которые прошли много миль, придут по очереди, чтобы встать передо мной. Мы поприветствуем друг друга, я посмотрю им в глаза, они-мне, а потом уйдут. Кто же эти люди? Это жены, матери, отцы и дети тех людей, которые были убиты Вчера. Я буду смотреть на каждого из них, буду виден каждому из них. Столько дней, сколько потребуется, я буду сидеть на своем троне в дневные часы, и они увидят человека, ради которого умерли их близкие. И я посмотрю им в глаза и узнаю, что их сын, их муж, их отец умер для меня. Я читал, что европейцы всегда говорят о расчете после битвы, но они этого не делают, я думаю? Они не смотрят в лица семей погибших.”