— Как… уф… прикажете. — кастелян огляделся, нашел подходящий столик и опустил поднос на него. — Ваше величество… уф… желали меня видеть?
— Желал. — я резко поднялся, и невольно скривился от резкого прострела в спине. — Ты, блядий сын, чего вытворяешь?
— Я… не совсем понимаю…
— В том-то и дело, что не понимаешь. — процедил я сдерживая дозревшую, и теперь рвущуюся наружу ярость. — Ты кота моего покормил?
— Д-да, ваше величество. И поваренка за ним присматривать…
— Видел. — резко, но негромко оборвал его я.
Оный поваренок через пару комнат сидит возле кота, и слышать как разносят его начальство мальчику вовсе незачем — у подчиненных от этого совершенно нездоровые мысли о мировой справедливости и заступничестве от высшего руководства рождаются.
— Видел, и вполне им доволен. — Папак перевел дух, однако лицо его по-прежнему выражало недоумение — ну чем может быть не удовлетворен царь, если все сделано верно? — А скажи мне, бриллиантовый мой, почему кота ты покормить не забыл, а человека голодом моришь?
— Ваше величество, мальчик серьезно провинился — уронил и разбил тарелку с куриными потрошками, отчего те выбросить пришлось, — и в наказание был оставлен без обеда, но когда вы изволите его отпустить он сможет повечерять.
— Скажи, князь, вот ты совсем дурак? — я тяжело вздохнул и устало опустился в кресло. — Ты понимаешь, какую мне создаешь репутацию среди подданных? Царь, в праздник, в день своей коронации, когда он милостив ко всем быть должен, морит ребенка голодом, при том заставляя его кормить своего кота всякими там… Что был за паштет?
— Из печени индюшек, ва…
— Всякими индюшачьими паштетами. — прервал его я. — Ты вообще соображаешь, что ты натворил? Да присядь уже, не стой столбом!
Папак из Артавы плюхнулся на стул со все еще не прошедшим недоумением на лице.
— Но ведь, ваше величество, не наказать его за проступок было никак не можно. — с некоторой даже и обидой в голосе произнес он. — Иначе всех слуг разбаловать не долго. Вы вот, государь, на меня гневаться изволите, а я ведь Руньку этого от голодной смерти, почитай, спас. Отец у него знатный был рыбарь, его улов во дворец мимо торговцев-перекупщиков всегда шел, а как он потонул в шторм, так я сам вдову в Ежиное гнездо прачкой позвал, сходить в их хижину не погнушался. Только кукушка она, спуталась тут с одним из слуг, а ему захребетник оказался ненадобен. Сердце им судья, но я тогда и мальчика во дворец на кухню пристроил, да не гоню, хотя убытка от него больше чем пользы. А вы, ваше величество, мне такое вот обидное выговариваете…
Мнда… Неудобно как-то — обидел человека почитай ни за что.
— За доброту твою и к людям душевность многие грехи простятся. Да и я хвалю. Но и ты ведь понимать должен — такой день, а ты дитё слюнки возле кота глотать вынуждаешь. А кто будет виноват в таком непотребстве, как считаешь? — говорил я уже без нажима и без гнева, в конце-то концов, кастелян по-своему и прав. — Думаешь, ты? Ничуть не бывало. Злых языков у нас предостаточно, а на каждый роток платок не накинешь. Станут по углам шептаться, что царь-то де такой-сякой, над сироткой изгаляется, а еще монах… Тут и моей репутации урон, и церковной. Оно, может, пошепчутся и забудут, а если еще какой случай? Так и сам ославлюсь — друджи бы с ним, недолго мне осталось, — и вере урон. Потому и вызвал тебя на эту нотацию, понимаешь? Надо наказать — так накажи. Но не в день коронации, а с отсрочкой, и без такого вот, чтобы звериного детеныша вскармливать, а человечий возле него голодовал.
На местную веру мне, если честно, с высокой колокольни плевать (правда, в силу отсутствия таких архитектурных конструкций в Ашшории и обозримом окружающем мире, сначала ее надобно построить), но прослыть мудаком, который над детишками издевается меня как-то не прельщает. Оно конечно, времена суровые, никого таким самодурством по отношению к слугам не удивишь, но…
Не стоит забывать, что Лисапет большую часть жизни провел в дальнем монастыре, от него подданные ожидают как раз благостности аж не от мира сего и доброты неземной, а если обмануть эти народные чаяния… Нехорошо может выйти, короче. Простому царю заскоки с самодурством простят, но вот государю-иноку — сильно вряд ли.
— Недодумал, государь. — скуксился Папак. — Моя вина.
— Ну полно, полно тебе, не журись. Давай лучше его покормим, да отпустим спать. Оно и нам бы с тобой уже не плохо, не молоденькие, чай. — сказал я поднимаясь, и проходя к столику с едой. — Чего ты тут принес? Выглядит и пахнет очень хорошо. А в кувшинах что?