Перед завтраком я, дожидаясь в своих покоях вызванных Латмура с Нвардом, решил заняться делами, и Тумил, как исполняющий обязанности секретаря, тут же помчался в канцелярию — даже переодеться не успел.
— Из документов ничего, но! — царский стремянной многозначительно поднял палец. — Ночью из Тимариани два гонца прискакали, едва ли не разом.
— Да? — я взял первый свиток и сломал печать. — И чего приехали-то? Какие привезли вести?
— Супружницы князя Зулика от бремени разрешились. — с невозмутимым лицом ответил парень. — Обе. Мальчиками. В один день. А гонцов двое, потому как главный министр жен в разных усадьбах поселил, во избежание.
— Вот, не было печали! — я в сердцах бросил документ обратно на стол.
Дрыхнущий у меня на коленях Князь Мышкин поднял голову и поглядел с укоризной — чего, мол, хулиганишь тут.
— Зулика я, конечно, поздравлю сегодня — он на обед приглашен, — но вообще-то у нас наметился трехсторонний династический кризис неслабых размеров. — я вздохнул, и погладил котенка. — Это все?
— Не, величество, еще одно. На рассвете в Ежиное Гнездо из Араш-Алима возвратился Блистательный Дафадамин, привез какого-то Явана Звезды Сосчитавшего. Говорит, ты его в гости звал, так князь Папак Явану уже и апартаменты выделил. А Латмур Железная рука, отчего-то, караул у дверей добавил.
— Бывают такие гости, — взяв ранее отброшенный свиток со стола я его раскрутил, а Мышкин на шелест недовольно дернул ухом, — что постоянно норовят от хозяев сбежать. Яван этот обвиняется в оскорблении богов, а поскольку примасу я в таких вопросах ни на полбисти не доверяю, дело решил рассмотреть сам. Сообщи Йожадату, Щуме и Штарпену, что сегодня в одеоне, через час после вечернего представления, над сим философом состоится царский суд. Хефе-башкент нехай глашатаев разошлет и о прочих организационных мелочах побеспокоится, а примас и Золотой Язык соберут свои коллегии советников, как и договаривались.
— Величество, ты ведь сегодня экзамен на философа держишь после обеда, поди устанешь. — укоризненно произнес Тумил.
Ну вы поглядите, какая забота о престарелом монархе! Всерьез что ли?
— Ни шиша со мной не станется — языком молоть, это не мешки ворочать. Сам-то на защиту своего старого наставника поглядеть придешь?
Тумил кивнул, а я проглядел текст прошения и почувствовал легкое недоумение — это сколько надо моему секретариату отсыпать, чтобы они ТАКОЕ в документы первоочередной важности отнесли?
Благочестивый и милосердный государь и повелитель, да славится имя Твое в веках, да пребудет с Тобою Святая Троица и благорасположение всех богов, что только на свете есть, к ногам Твоим с мольбою о милости к моим детям припадаю!
Сам я златокузнец в Аарте, прозываюсь именем Курфин, и милостью Твоей освобожден от лютой смерти за то, что будучи в расстроенных чувствах от того, что подвел меня поставщик и выгодный заказ ушел к злейшему моему недругу и конкуренту, упился я совершенно непотребно и поносил во хмелю всех окружающих последними словами, и Тебя, милостивый владыка, не исключая, за что и был стражею схвачен.
Твоим, милосерднейший из царей, повелением, был я от наказания освобожден, но строгий суд присудил сменить мне родовое имя на Плеваный — и поделом бы мне, старому дураку, но дети мои ни в чем ведь пред тобой не провинились, прояви, молю, свое царское снисхождение. Сына я хотел женить на праздник сбора урожая, так теперь отец невесты выкуп обратно прислал — не желает, говорит, чтоб дочь его Плеваной была, — да и дочку мою, девку на выданье, женихи сторониться начали.
Не о себе прошу, о Царь, о детях! Не дай им по моей похабной вине пропасть, умоляю!
Кланяюсь Тебе, просветленный и справедливый Государь, стоя на коленях.
Курфин Плеваный.
Хотя вообще этот крик о помощи мне в руки попал очень и очень вовремя — аккурат на мысль навел.
— Знаешь что еще? — я положил свиток на стол и макнул стило в чернильницу. — Пошли еще кого-то к Фарлаку из Больших Бобров. Скажи, что я его в качестве советника на сегодняшний суд призываю.
Тумил снова кивнул.
— Все, или еще что-то есть?
— Больше ничего, государь. — ответил парень.
— Ну иди тогда, исполняй. И это, озаботься чтоб весть о том, что я Вешателя позвал уже к обеду каждой базарной торговке в Аарте была известна.
Пущай примас пока порадуется — если что, так тем сильнее обломится.
Тумил помчался выполнять мое распоряжение, а я под текстом челобитной вывел свою резолюцию: