— Есть доля истины. Но я никогда не считала, что если молодой человек любит красоту, жизнь, если у него есть индивидуальность, то это сразу изобличает в нем приверженность к буржуазному образу жизни. Я совершенно не считаю себя какой-нибудь буржуазной дамочкой. И я не думаю, что Ай Лимин является образцовой принцессой пролетариата.
— Не слишком ли резко ты высказываешься?
Ли Хуэй отломила с дерева тонкую ветку и теребила ее в руках.
— У нас в цехе есть Да Лян — довольно простой и бесхитростный парень. Говорят, что, когда он был еще холостой, решил приударить за Ай Лимин. Вот уж попался, как кур во щи. Он писал Ай Лимин письма, так она их все отдала начальнику цеха Лао Фаньтоу. Лао Фаньтоу передал их в партбюро, те — в молодежную группу. Так эти бумаги ходили по кругу, пока совсем не истрепались и не изорвались. Но Да Лян был все еще бодр. Обсмеяться можно! В один прекрасный день он все же решился с ней поговорить, и она ему выдала, что сначала он должен решить вопрос о своем вступлении в партию, а потом уж они смогут говорить о чем-то другом. Когда он подал заявление в партию, она снова пошла к начальнику цеха и сказала, что Да Лян скрывает какие-то факты о своей семье. Да Лян отвечал, что его старший брат был когда-то правым уклонистом, но потом его реабилитировали и восстановили в партии. Тогда Ай Лимин заметила, что все это, может быть, и так, и именно так и записано в анкете. Но вот насчет исправления правого уклониста — разве росчерком пера можно зачеркнуть историю? Таким образом, дело о вступлении Да Ляна в партию было отложено, а Ай Лимин тогда же стала членом цехового парткома. Отец небесный, как все-таки это ужасно! Хорошо еще, что ее власть не так велика. Если бы она стала, например, секретарем горкома, вполне возможно, что на Да Ляна навесили бы ярлык правого уклониста!
— Ты так думаешь? А не в слишком ли неприглядном виде ты ее выставляешь?
— Вовсе нет. В ней что-то есть, она даже привлекательна.
— Привлекательна? Ты смеешься?
— В каждой женщине есть своя особая красота. И у каждого человека есть свой собственный духовный мир, в котором он живет. Эти миры отделены друг от друга, как отдельные комнаты. Откуда я могу знать, о чем думает Ай Лимин? Я вовсе не хотела ни над кем насмехаться.
Она подняла к нему лицо, глаза ее странно блестели. Как мог знать Лян Цисюн, о чем она думает? Он молчал. Он не во всем был согласен с Ли Хуэй. Он не считал, что нужно оправдывать все то новое, к чему стремятся молодые люди, в том числе и Ли Хуэй. Почему она так резка, так несправедлива, так взволнованна? Он не понимал своих ровесниц — неужели у молодых людей одного поколения разница в мыслях и чувствах может быть так глубока? Ли Хуэй тоже молчала. И тоже прислушивалась к себе.
В этот момент Лян Цисюн и увидел на улице Ай Лимин. В руках она держала корзинку, будто шла покупать овощи. Лян Цисюн увидел ее глаза, и ему захотелось превратиться в маленького муравья и спрятаться, затеряться где-нибудь в траве. Или хотя бы оказаться подальше от Ли Хуэй, чтобы не «поколебалась традиционная мораль». Ли Хуэй тоже увидела Ай Лимин. Она тут же взяла Лян Цисюна под руку и положила голову ему на плечо. Она тихонько подталкивала его: «Подними голову. Чего бояться? По мне, так пусть смотрит. Я не верю, что она не завела себе парня и что они боятся друг друга ручкой коснуться».
Ай Лимин явно заметила все движения Ли Хуэй, повернулась и скрылась в том переулке, из которого вышла. Ли Хуэй дождалась, когда Ай Лимин скроется, и победно рассмеялась:
— Да это просто чудеса! А я думала, что она подбежит к нам и будет нас растаскивать.
Она бесшабашна, и в этой бесшабашности есть какая-то диковатость. И в то же время чистота, непонятная чистота — как у ребенка…
Все это теперь в прошлом, стало уже воспоминанием. Но сейчас, когда он вновь шел по этой улице, все снова ожило в памяти.
В этот миг лунный диск отразился в воде, от деревьев потянуло каким-то свежим, чистым запахом. Потом луна зашла за тучи, начал накрапывать мелкий дождик. Капли падали на лицо, за воротник, стало зябко. Порыв ветра налетел на деревья, на окна, которые светились желтыми, белыми, разноцветными огнями. Ветер вернулся и донес звуки музыки. У кого-то работал магнитофон, мелодия была знакомой, о чем-то смутно напоминала. Неизвестно отчего, Лян Цисюну стало казаться, что Ли Хуэй за этим освещенным окном, среди звуков музыки и увлеченно танцует… Асфальтовая дорога привела Лян Цисюна к кварталу, заросшему деревьями, подобно вершине какой-нибудь горы. Этот квартал назывался новой рабочей деревней, и возник он в ужасную пору — летом 1972 года. За восемь месяцев здесь было построено двенадцать домов. Такая скорость, да еще низкие цены сразу напугали будущих жителей. В трехэтажный дом заселяли больше двадцати семей. В газетах напечатали про еще один «успех „великой культурной революции“». Через три года землетрясение сыграло с этим кварталом злую шутку: один дом вообще развалился, в пяти появились огромные трещины, три дома покосились. Более трехсот семей покинули свои квартиры и стали жить в домишках, которые сами же и построили. Еще через три года убогие хижины оделись кирпичом. Ходить по этим неосвещенным запутанным улочкам было все равно что блуждать по подводному царству.