Это просто невероятно! Только Ли Хуэй могла разыграть такой спектакль.
Фан Син рассказывал так искренне и взволнованно, что на глазах у него появились слезы. Кто бы мог подумать, что он так сильно любит свою мать!
В полумраке неосвещенной комнаты Лян Цисюн смотрел в лицо своего однокашника, длинноволосого, словно девушка, и не испытывал ни злобы, ни презрения. Была только какая-то тоска… Фан Син встал и, плюнув на свою самокрутку, бросил ее на пол.
— Эх, хотел бы я умереть там, в степи, как Ян Фань…
— А как умер Ян Фань?
— Разве Ли Хуэй тебе не рассказывала?
Что было отвечать Лян Цисюну?
— А, ну тогда я об этом не могу говорить. Мы с Ли Хуэй как брат и сестра. — В глазах Фан Сина как будто сверкнули какие-то огоньки. — Конечно, Ли Хуэй совсем не такой человек, как я, она про себя, конечно, корит меня за то, что я не занимаюсь собой, и у нас не так уж много общего. Но когда мы встречаемся, она не говорит мне ни слова. И это для нее естественно. Я восхищаюсь ею. Она замечательный человек, справедливый. Во-первых, она сумела вернуться в Пекин без помощи своего папаши, во-вторых, не стала пользоваться всяким блатом и пошла на электрозавод. В степи она пасла лошадей, и ее знали все. Потом пришла на завод, и ее тоже все знают. Она везде ведет себя безупречно, ее не могут не уважать. Я вовсе не романтик, но и не могу так, как Ли Хуэй, строить свою жизнь. Сегодня я думаю только о том, как прожить сегодняшний день… Скажи честно, ты к ней серьезно относишься?
— Я — да, а она, может, и нет. С одной стороны, так много эмоций, а с другой — как будто что-то всегда стоит между нами. — С искренним и открытым Фан Сином Лян Цисюн не мог быть нечестным, только краска прилила к лицу.
— Все дело в Ян Фане.
— Ян Фане?
Лян Цисюн неотрывно смотрел на Фан Сина.
— Ли Хуэй никогда не сможет забыть его. — Фан Син немного помолчал. — Как тебе сказать? Она человек, способный на сильное чувство. Каждый раз, когда мы заговариваем о Ян Фане, она начинает плакать. Говорит, что он умер из-за нее. Хотя на самом деле он всегда заступался за несправедливо обиженных. Если бы он был жив, они бы поженились. Если ты увидишь Ли Хуэй… Дружище, я очень верю тебе и знаю, что ты меня не выдашь.
Но Лян Цисюн как будто уже не слышал этого. Ли Хуэй никогда не говорила ему, что Ян Фань умер. Словно он все еще жив…
Выйдя от Фан Сина, Лян Цисюн, казалось, погрузился в молоко — такой густой был на улице туман. Когда тетушка Ай открыла дверь, Фан Син, провожавший Ляна до дверей, исчез, словно растворился в этом тумане. Тетушка Ай — толстая, похожая на бочку для бензина — разговаривала на языке пекинских трущоб:
— Нет, вы только поглядите, что это за девка. Бросила ужин, пошла вас искать. И как это вы не встретились? Вы можете смеяться, да только на этом заводе, где тысячи людей, черт знает что происходит, ей приходится вертеться, и она сама не своя. Сегодня утром говорит, что-то у них там по союзу молодежи, какое-то собрание, села что-то писать. Я ей завтрак подогрела, потом все остыло, я снова подогрела. Пока ложку ко рту не поднесешь, есть не будет. Или скривится, что соус к овощам не такой, как надо, и что я ей надоедаю. Хорошо, я простая женщина, в союзах-то не была, в партии не была. Но разве я говорю что-то не то? Сейчас она секретарь молодежный, а потом должна стать партийным секретарем. А я, чтобы быть подходящей матерью, должна, значит, окончить Университет марксизма-ленинизма, где учатся два года!.. Ох, поглядите, что же это я вас все здесь держу, проходите скорее, выпейте чашечку чая…
Лян Цисюн слышал, как тетушка Ай все говорит и говорит что-то. Он не знал, как выбраться из этого дома. Перед его глазами все время стоял только один человек — Ян Фань: он приближался, спускался с какой-то непонятной горы — то ли могильного холма, то ли просто с безлюдной сопки; подходя, он смеялся и махал рукой…
Неужели Сунь Кайюань мог не приехать?.. Целый год она ждала его письма. Она все время писала ему, пыталась выйти на него через старых друзей отца, живущих во Внутренней Монголии, но так и не получила от него ни строчки. И вот неожиданно Сунь Кайюань приехал. Какие же он привез новости? Он сказал ей, что не вернется в Пекин, он решил, что не вернется никогда. Но это и так было ясно: ведь у Большого Суня в городе нет ни одного родного человека. Понятно и другое — Пекин ранил его сердце. Но Большой Сунь сказал Ли Хуэй еще и о том, что он женился… Что почувствовала Ли Хуэй, услышав эту новость? Она вдруг представила себе их с Ян Фанем новый дом, и все в нем было, как было когда-то. На стене прямо перед глазами — ее картина «Закат», написанная маслом: необычные южные деревья, написать которые ее попросил Ян Фань; несколько оранжевых листьев упали на воду, вода тоже почти совсем красная. Ослепительно сверкают серебристые тополя. Но листья с них уже облетели, оставив обнаженными ровные белые стволы… Сколько здесь передумано и пережито! На столе, наверное, еще стоят острые золотые стебли травы. Во что они превратились? Неужели они в ее любимой вазе лимонного цвета?.. Все это как будто здесь, прямо перед глазами. А эта Балцигэ, на которой женился Большой Сунь, жила когда-то рядом с Ли Хуэй. Она учила Ли Хуэй ездить на лошади и стрелять, Ли Хуэй обучала ее грамоте и арифметике. Чай, пламя свечи, мясо какой-то птицы… Волны воспоминаний захлестывали Ли Хуэй. Но сейчас она не заплакала. Они с Большим Сунем пошли в кафе…