С этого момента Ли Хуэй стала более внимательно относиться к отцу, оказывать внимание Су Аи. Но они, казалось, стали остерегаться ее. Наверное, Ли Хуэй не была такой наблюдательной, как выросшая в деревне Сю Фэнь, но теперь она острее почувствовала тихое одиночество отца и искреннюю заботу Су Аи. Ли Хуэй легонько потрясла отца за плечо.
— Здесь тебе, наверное, холодно спать.
Отец потер руками лицо:
— А я уже замерз. Ты слышала, как я храпел? Как хрюшка, наверное. Вчера читал газеты — уснул, сегодня опять… Э, старею, внутри что-то прогорает, как в керосиновой лампе.
— Какой же ты старый? Тебе еще нет шестидесяти.
— В твоих устах все приобретает какой-то другой оттенок.
— Я что, слишком язвительна? Это потому, что я простая рабочая и не стала таким большим начальником, как ты.
Отец хмыкнул и отвернулся к окну.
— Ты всегда очень пристрастна, в любом вопросе. Пора выработать и более зрелые взгляды.
Ли Хуэй тоже повернулась и немного капризно сказала:
— Это потому, что я уже становлюсь старой бабкой, но в твоих глазах я никогда не стану взрослой, всегда буду ребенком!
— В твои годы мама была уже главным врачом…
— Да, а ты был уже начальником штаба…
— Ну вот что — иди спать!
— А если человек пришел к тебе по делу?
Ли Хуэй стала около него на колени. Она вдруг с удивлением обнаружила, какое старое у него лицо, как будто можно постареть за один день. Руки у него были слегка влажные — может быть, у него жар?
— Ты не хочешь позвать Су Аи, чтобы она тебя посмотрела?
— Это ерунда, я сам вылечусь.
— Нет, папа, у тебя совсем другая болезнь…
— Что?
— Тебе плохо одному, даже поговорить не с кем.
Ли Хуэй не знала, как лучше сказать, она покраснела, ей казалось, что у нее температура еще выше, чем у отца.
— Папа, а что ты думаешь о Су Аи?
— Она очень хороший человек. И специалист хороший.
— А пусть она поживет немного с нами. Составит тебе компанию. Она тоже совсем одна…
— Ах ты, чертова девчонка!
— Что-что? А ты чертов старикан!
— Ты будешь отцу свахой?
— Угу!
— Нет уж, я никого больше не хочу!
— Почему?
— Подожду, когда ты замуж выйдешь…
— Я? Хорошо, завтра подам заявление.
— С кем?
— С Лян Цисюном.
— Ты его любишь?
— А как ты думаешь? Ведь на самом деле семья и любовь могут лежать как бы в разных плоскостях. Люди, которые вместе спят, но по-разному думают, могут прожить вместе всю жизнь. А некоторые хотя и не вместе, но сердца их составляют одно, и они любят друг друга. Ну ведь это правда, папа, я же вижу по твоим глазам.
— Как-то наивно ты рассуждаешь!
Отец встал и подошел к окну. Всматриваясь в темноту, он скрестил руки на груди и молчал. На лице застыла гримаса, и на душе наверняка неспокойно. И все из-за Ли Хуэй. Она вышла из комнаты, прислонилась спиной к стене и задумалась. Завтра, когда придет Лян Цисюн, она скажет ему, что они женятся. Они как раз будут провожать Большого Суня. Не будет ли это слишком нарочито? Ничего. Этот дурачок наверняка обрадуется.
И снова картины прошлого…
Сумерки в степи, покой и тишина. В окошко на свет лампы летит мошкара, доносится запах нагретой за день степной травы. Ли Хуэй уже успела постирать на речке, вернуться и прибрать в комнате. Она приготовила овощи, стараясь делать все так, как будто готовит у себя дома в Пекине; чашки с овощами поставила на стол. Потом на столе появилась лампа и букет желтых цветов лилейника в желтой вазе. Она села за стол и стала ждать Ян Фаня.
Сейчас можно посмеяться над тем, как безжалостно жизнь играла ими — хунвэйбинами. Прошло несколько лет, а вместе с ними прошли мимо поступление в университет, поступление на завод, да и просто — возвращение в Пекин. Большой Сунь и Фан Син уехали из деревеньки в госхоз, и теперь здесь только она и Ян Фань. «Коммуна хунвэйбинов» развалилась, энтузиазм растаял, как прошлогодний снег, бывшие друзья и ровесники рассеялись, как легкое облако дыма. В районном комитете по делам образованной молодежи им с Ян Фанем уже три месяца не выделяют денег на жизнь, а с этого месяца даже перестали давать талоны на рис. У них были две курицы, но их загрызли хорьки… Что им оставалось, двум «ненужным людям»? Голодать и падать духом. Ян Фань из последователя Сен-Симона превратился в классического материалиста. Прошли те времена, когда он сидел перед анатомическим атласом человека и втыкал себе в ноги длинные серебряные иголки, чтобы укрепить силу духа. Больше он не призывает при свете керосиновой лампы изучать «Капитал», постигать двойственную сущность товара. Воодушевленный теорией, он собрал из общей столовой миски, чашки, ложки — всю посуду, а пройдясь по домам, взял у ребят куски материи, войлока, старую одежду. Они решили продать эти вещи в уездном городе и потащили все на тележке к поезду. Ян Фань тянул впереди, а Ли Хуэй толкала сзади.