Он уж хорошо видел, что им недовольны и что многие против него зло умышляют, но пока войско было за него, ему нечего было бояться, и он самодовольно всюду твердил: «Нелегко меня уничтожить, а коли меня не станет, то в Москве будут по колена ходить в крови».
Конечно, его смущала решительность Софьи, к тому же он по опыту знал, как легко способны стрельцы подчиняться всевозможным внушениям: сегодня они находятся под его влиянием, завтра найдется ловкий человек — и это влияние уничтожится. И он употреблял все усилия, чтобы разорвать всякую связь между стрельцами и остальными русскими людьми, чтоб возбудить в них ненависть к боярам, чтоб они знали только одного его и одного его слушались. Он достигал этого: стрелецкие возмущения долго не прекращались.
После страшных майских дней стрельцы чувствовали себя очень неловко. Они всего добились: они распорядились судьбою государства, получили почетное название дворцовой пехоты, засыпаны и милостями, и деньгами. В Кремле, по их настоянию, был воздвигнут столб, на котором написаны имена всех казненных ими бояр и вины их, как доказательство правды стрелецкой. Теперь они распоряжаются, как хотят, все им послушны, все их боятся, но они знают, до какой степени их и ненавидят, знают, что при первом удобном случае эта всеобщая к ним ненависть всплывет и начнется им отмщение. Поэтому они и были беспокойны, раздражены, волновались от всякой малости. При каждом темном слухе им казалось, что уж начинается их наказание, что близится их погибель.
Так явились они большою толпою 12 июля 1682 года в Кремль и требовали, чтоб им выдали всех бояр без исключения. Когда их стали спрашивать: «За что? Что им сделали бояре?» Они отвечали, что крещеный татарский царевич Матвей слышал во дворце, будто бояре хотят всех стрельцов перевести, поморить разными смертями.
Царевича схватили, пытали; он сознался, что ничего подобного не слыхал, а затеял дело единственно оттого, что ему корму мало и честь невелика, так думал, что если случится от его слов смута, то честь он получит большую.
Его четвертовали, но стрельцы не успокоились.
Вслед за татарским царевичем явился посадский из Ярославля, по фамилии Бизяев, и стал толковать в слободах то же самое, что и татарин.
Бизяеву отсекли голову, но после него выискался холоп дворянина Вишнякова и объявил, что его господин со своим сыном, бывшим стрелецким полковником, сбирают на стрельцов войско, боярских людей нанимают, по двадцати человек на каждого стрельца. Стрельцы схватили Вишнякова с сыном, пытали их так, что старый Вишняков и умер на пытке.
Так продолжалось до осени.
16 августа Хованский принес царевне челобитную стрельцов, в которой они просили, чтоб для них брать с волостей подможные деньги, по двадцати пяти рублей на человека.
Требование было чересчур незаконно, и царевна с боярами не могли решиться удовлетворить его. Тогда Хованский вышел к стрельцам и сказал им:
«Дети, знайте, что бояре уже грозят и мне за то, что я хочу вам добра, так стало быть делать мне нечего, уж вы сами как хотите, так и промышляйте».
Об этих словах донесли царевне. Она ужаснулась. «Так вот чем кончается! Тараруй уже прямо взывает к бунту»! Но еще пуще царевны встревожился Милославский. Он начал уверять Софью, что положение их становится крайне опасным, что Хованский замышляет их гибель для того, чтобы овладеть престолом, что он выставляет свое царственное происхождение от Гедемина и хочет женить своего сына на царевне Екатерине Алексеевне.
Трудно решить, действительно ли Тараруй питал в себе подобные замыслы, или все это только пригрезилось Милославскому. Но как бы то ни было, царевна решила, что нужно скорее покончить с этим новым соперником. А Милославский, опасаясь участи Матвеева, тайно уехал из Москвы, переезжал из одной слободы в другую, скрывался, «как подземный крот», и посылал одного гонца за другим к Софье, убеждая ее не медлить и скорей как можно предпринять что-нибудь решительное.
20 августа разнеслась весть по Москве, что все царское семейство уехало в Коломенское. Стрельцы испугались: «Уехали цари и приведут на нас дворянское войско!»
Через три дня послали они в Коломенское выборных с оправданиями и уверениями, что никаких смут они не затевают и с просьбою, чтобы цари вернулись в Москву.
Им отвечали, что о них вовсе и не думают, что великие государи переехали в Коломенское по своему собственному желанию, как и прежде это часто водилось.