– Ох, что-то намудрил князь Шуйский в обыске сем! Николи ж не слыхивал я, что немощен так последний сынок царя Иоанна Васильевича, – тихо и задумчиво молвил Авраамий.
– Еже ли тако и было все, то прия и понесе сын царский грехи народа русского и родителей своих. Но так ли сталося?! – перекрестившись молвил Христофор.
Наступило непродолжительное молчание. Оба монаха внимательно посмотрели в глаза друг другу и выпили вина.
– А почему молвил ты, Христофоре, странные таковы словеса, де «ежели и попустил Господь царскому дитю»? – неожиданно задал вопрос ключник.
– Се есть совсем странное дело и не уразумею того, брате, – перейдя на шёпот, сказал Христофор.
Тут и поведал монах ключнику, де мало кто видел, как перенесли тело убиенного царевича в Спасский собор. Так уж скоро, что и не видал никто почти. А собор то закрыли сразу. Приставленные к обыску сему Думой окольничий Андрей Клешнин с думным дьяком Вылузгиным вошли в собор, как только зачалось дело по обыску. Клешнин то, как открыли ему покойного, «затрепетал, оцепенев, да долго стоял неподвижно, оглядывая отрока…». Близок был тот окольничий с Нагими и хорошо знал царевича. А думный дьяк Вылузгин никогда же отрока царственного не видал. Потому странным показалось Вылузгину всё, что сотворилось с Клешниным. Только всё время пока длился обыск, не проронил Клешнин не единого слова. А как возвратились судьи в Москву, удалился окольничий в Пафнутьев-Боровский монастырь и стал послушником и молчальником.
– Кого ж увидал в соборе Клешнин? Нешто совершён подлог? – краснея ланитами, шёпотом спросил Авраамий.
– Не ведаю того, брате – сипя голоском, и накладывая на себя крестное знамение, отвечал Христофор. – Но знаю ещё одно. То духовник мой – старец Косьма открыл мне днесь. Де, как узнал он об углическом деле, то встал на неусыпную молитву в пещере своей, пока не откроет ему Господь, тайну свершившегося. И по неусыпной молитве той открыл ему Бог, что жив пока царевич, но грядет Великая Смута в Московском царстве. Великой кровию пройдет она по России.
– Господи, помилуй нас грешных, – тихо молвил Авраамий. – Ужели жив царственный отрок Димитрий. А кого ж убили тогда? Чье тело обретено в Спасском соборе? – спросил ключник.
– Есть несколько таковых углицких, что тайно сказывают, де на посаде во Угличе двор посацких людей Турениных. Вдовой жёнки Ефросиньи Турениной сынок Истома, приведён был к царевичу и дружен с им. Тогда маия 15-го дня играли оне – Истома и другие отроки на заднем дворе с царевичем. Де уведомили Нагих вовремя, те и успели Димитрия увести за четверть часа до того, как тати пришли. Вместе с Нагими и с Димитрием с заднего двора ушли и две мамки. А кормилица-то Василиса Волохова, спала рядом на заднем крыльце и не ведала того. А отроки ж ещё в тычку играша ся. Пришедше же на задней двор один из душегубцев разбуди Василису и спроси у нея, где мол царевич. Та, старая, да подслеповатая и указала на Истому Туренина. Был похож Истома на Димитрия поболе других. Тогда и сотворилось зло…
– Господи, чему верить то, брате-Христофоре? – спросил Авраамий.
– Мыслю аз, скорее последнее верно, – закончил Христофор и надолго замолчал.
– Странное и страшное глаголеши, брат мой, – в раздумье произнёс Авраамий. – Но сужу тако, что если кто и имел злой умысел на смерть царевича, то не сам Годунов. Есть и другие, кто хотел бы той смерти. А кто? Пока не скажу. Не буду гневить Господа своими словесы́. Время покажет. Расскажи ка мне лутче, что о Годунове на Москве бают после того как отбились от крымской рати. Ведь он полками заправлял и был первым воеводой.
– Уж не знаю, какой воевода из Годунова, только служилые люди бают, де он «во бранех же неискусен бысть», «оруженосию не искусен». Только слава вся, яко по беде крымских ратей досталáся ему. На пиру в Грановитой палате царь Феодор Иоаннович снял с собя золотую гривну (цепь) и надел на выю свому шурину. Получил подарки Годунов – шубу с царского плеча, да золотой кубок, что ещё на поле Куликовом в шатре царя Мамая обрели. Да северными землями государь его наделил, – с неохотой и усталостью отмолвил монах.
– Да, возвысил государь наш шурина своего. Хоть и побивает иногда посохом, но доверяет ему. А всё потому, что любит он царицу-государыню Ирину. Не в пример отцу его – Грозному царю, что по очереди семерых жён имел, а любил ли? А душа сына его – царя нашего Феодора открыта, широка и любит он народ свой, – сказал Авраамий.
– Мыслю, брате, покойный царь Иоанн Васильевич любил только первую супругу свою – Анастасию. А она – родная сестра покойных бояр Никиты да Данилы Романовых Юрьевых. А сыновья Никиты – племянники покойной царицы Анастасии – Фёдор, Александр, Михаил, Иван, да Василий Никитичи Романовы, – двоюродные братья государя Феодора Иоанновича. Они-то сейчас и в Думе заправляют и пока в крепкой дружбе с Годуновыми. И случись что с государем, при неимении наследника, они – первые восприемники царской власти и престола, а особо – старший Фёдор Никитич Романов, – вдруг с оживлением изрёк слегка захмелевший Христофор.