—Да у нас и кораблей-то нету! Зачем они нам?
— Ничего, заведем! Пусть будут! Империя наша на всю землю распространится, нам без кораблей никак не обойтись. Но это дела далекие. Опасения же твои я понимаю, с университетов европейских нам толку мало будет. Потому и говорю: на Руси будем вводить и школы простейших наук, и академии высших. Завтра же указ составлять примусь, через неделю и введем!
— Так вот сразу — и простейшие, и высшие, — вновь поддел я его, на этот раз добродушно, — может быть, все же с простейших начнем, на них-то, дай Бог, учителей наскрести. А уж как простейшим наукам обучим, там и за высшие примемся.
— Нет, так долго будет! — воскликнул Димитрий. — Я уж все продумал! Учителей из-за границы выпишем и учеников для академий, пока свои не приспели. Только кликни — валом повалят, на наши-то хлеба, а потом будут трудиться усердно на благо державы Русской!
Вот он каков был, мальчик мой, и вот как высоко воспаряли мысли наши!
Одно только расстраивало меня в поведении Димитрия, с одним злом боролся я неустанно, и хоть многое мне удалось, но успехи были явно недостаточны. Да и были они, как я сам понимаю, чисто внешними, до сердца Димитрия в этом един-
ственном вопросе мне добраться так и не удалось. А вопрос-то был для меня наиважнейший — о вере.
Не знаю, откуда взялась у Димитрия такая ненависть к монахам и монастырям. Ведь я всегда старался отдавать его в места лучшие под присмотр старцев ученейших. Но стоило мне завести об этом с Димитрием речь, как в ответ летели слова хулительные: дармоеды, фарисеи, неучи темные и многие другие, какие я здесь повторять не хочу, да вы и сами их все знаете. Мне с огромным трудом удавалось сдерживать Димитрия, чтобы эта ненависть на людях не прорывалась. Но ведь он был такой несдержанный, да и людей не обманешь, разговоры о нетвердости Димитрия в вере во все время его царствования ходили, подогреваемые слухами злоречивыми. Но Димитрий и сам понимал, сколь великими бедами может ему это грозить, поэтому хотя бы внешне старался соблюдать приличия. К примеру, сразу после венчания на царство отправился на богомолье в Троицу, как ни тяжело ему было отрываться от дел, но тут я его убедил. Затем послал богатые дары заморским патриархам, в этом меня горячо Федор Романов поддержал, но у того-то свои цели были. По своей воле Димитрий отправил пять тысяч злотых православному братству города Львова, как он говорил, в благодарность за поддержку во время его пребывания в Польше. Но мне показалось, что Димитрий больше хотел насолить королю Сигизмунду, и это ему в полной мере удалось. А вот русским монастырям Димитрий не пожертвовал ни копейки, как я ни настаивал. Хотя льготы жаловал, но льготы вещь ненадежная, их росчерком пера отобрать можно, уж это-то монахи прекрасно понимали.
Впрочем, монахов многие не любят, Бог им судия! Тут сразу Андрей Курбский на память пришел, он стрел разящих более Димитрия в колчане своем имел, что не мешало ему быть глубоко верующим человек и оплотом православия. Я же больше всего боялся, как бы ненависть к монахам и монастырям не отвратила Димитрия от веры православной. Были у меня, к сожалению, основания для такой боязни.
Вы, наверно, думаете, что я говорю о тех слухах, которые сейчас чуть ли не за истину выдаются, что Димитрий в Польше
перешел в католическую веру. Нет, я хотел совсем о другом сказать, но уж коли начал, так отвечу на ваш вопрос: об этом я ничего не знаю. Может быть, и перешел. Я у Димитрия не спрашивал и вообще над этим вопросом не задумывался. Как же так, князь светлый, слышу,я удивленные голоса, вы, человек столь твердый и ревностный в вере православной, и вдруг проявляете такую мягкость и снисходительность, и по отношению к кому — к царю Русскому. Вот именно, что к царю. Ни в ком другом такого бы не потерпел, но государи не простые люди, они избранники Божии, и у них свои отношения с Господом. Он им указывает, как поступать надлежит, и никто не вправе не только что осуждать, но даже обсуждать ясно выраженную волю Господа, равно как и последовавшие за этим действия избранника Его. Я все сказал!
Димитрий из всех королей европейских только одного считал равным себе — короля французского Генриха. Я-то знавал его мелкопоместным корольком Наварры и, хоть убейте, не понимаю, чем там можно восторгаться, но Димитрию издалека Генрих представлялся героем, он даже мечтал отправиться когда-нибудь во Францию и поговорить с ним по-братски. Димитрий же рассказал мне о нем такую историю, которую я не преминул потом уточнить у Якова Маржеретова, уж больно неправдоподобной она мне показалась поначалу. Когда Генрих уверился, что Франция не примет короля-про-тестанта, он якобы воскликнул: «Париж стоит двух обеден!» — отринул ересь люторскую, принял веру католическую, и страна распахнула ему свои объятия. Поразмыслив же, я вот к какому выводу пришел: и до этого Господь Генриха берег, и после перемены веры страна, как рассказывают, под его управлением не бедствует, что явно указывает на благоволение Небес. Значит, все сделал Генрих правильно, более того, по слову Господа.
Думается, что историю эту Димитрий мне с умыслом рассказал. Быть может, хотел сим иносказанием объяснить какой-то свой давний поступок. Я по обыкновению своему не стал его ни о чем пытать. Какое мне дело до какого-то его давнего поступка, тем более до объяснения его! Для меня главное то, что я
Царь Димитрий — самозванец?
собственными глазами вижу. А видел я, что венчался Димитрий на царство по православному обряду и святое причастие из рук патриарха принял, что соблюдает он заповеди христианские и худо-бедно все обряды православные и никакие другие. Царь Всея Руси должен быть православным, он им и был.
Страшна не перемена веры, страшно безверие. Уж слишком легко относился Димитрий к вопросам веры, за внешним соблюдением обрядов не чувствовалось искреннего трепета души. Я считаю, что веротерпимость должна иметь разумные пределы. Скажем, к резне протестантов я не призываю, но полагаю, что православному без особой нужды не следует заходить в их кирхи, а так как такой нужды у православного не может никогда возникнуть, то никогда и не следует заходить. Или, к примеру, за стол с католиками я в отличие от многих садился свободно, но на телятину, русскому человеку не положенную, ни одним глазом не смотрел, пусть католики скоромятся, а я уж свининкой побалуюсь. Вообще, я считаю, что в жизни обыденной православному человеку лучше иметь вокруг себя только православных людей, чтобы не слушать речей соблазнительных и не совершить, не дай Бог, какой-нибудь грех невольный. Димитрий же окружение имел самое пестрое, секретари его, братья Бучинские, были ариянами, немцы-наемники — по большей части люторанами, поляки кем только не были: и католиками, и протестантами, и униатами, и православными, ко всему этому еще и иезуиты, всех их Димитрий равно привечал, со всеми вместе за стол садился. Какая уж тут молитва общая, какое кропление трапезы царской святой водой! Димитрий вместо этого взмахом руки приказывал музыкантам играть. А во время пира вполне мог поднять чару, к примеру, за здоровье генерала ордена иезуитов, отца провинциала и всей армии Иисуса. И во всем, что касалось вопросов веры, Димитрий соратникам своим потворствовал. Раныие-то священники иноземные только в Немецкой слободе имели право службы свои отправлять, теперь же Димитрий их в Кремль допустил. Слава Богу, что на многочисленные просьбы поляков разрешить им поставить костел в
Москве Димитрий отвечал твердым отказом, а то я бы не знал, что и думать.
Я быстро убедился, что Димитрию было действительно совершенно все равно, какой веры придерживается человек, он оценивал людей по делам их. Это правильно, когда касается дел исполненных, но надо же и вперед смотреть. От православного человека всегда знаешь, чего ожидать, когда он, надежа, не жалея жизни, за тебя стоять будет, а когда — подлец, предать может, тут-то и подстрахуешься, а душа того же люто-ранина — сплошные потемки.
Но с течением времени мне стало казаться, что, окружая себя людьми, исповедующими разную веру, Димитрий преследовал некие тайные цели. Недаром же польские заговорщики, прельщая народ идеей пригласить Димитрия на престол польский, особо напирали на его веротерпимость. Быть может, планы Димитрия и далее Польши распространялись, то-то он так много времени проводил наедине с иезуитом Андреем Лавицким. С иезуитами надо держать ухо востро, ушлые ребята, тот же Лавицкий через несколько месяцев пребывания в Москве ходил, как русский священник, в просторной рясе с широкими рукавами, с бородой лопатой и длинными волосами. Я поначалу думал, что он нарочно такое обличье принял, чтобы православных вернее соблазнять. Но вскоре Димитрий послал его с тайным заданием в Польшу и Рим, так патер Лавицкий точно в таком же наряде заявился в Краковскую коллегию Святой Варвары в присутствии короля Сигиз-мунда. Какой был скандал! До сих пор смеюсь, когда эту картину представляю. И я почему-то уверен, что все это было заранее в Москве обговорено, вот только не понимаю зачем.