Легко сказать: свести! Никогда я этим не занимался и даже книжным знанием не обладал, за исключением нескольких эпизодов из библейских сказаний. Но княгинюшка и тут пришла на помощь. В каждой женщине сидит сводня, даже и в княгинях высокородных, разве что княгини могут позволить себе заниматься этим делом совершенно бескорыстно, по зову сердца и для поддержания навыка. Так что отдал я дело в ловкие княгинюшкины руки, сам же удовольствовался ролью подручного или, лучше сказать, подмастерья. С радостью повинуясь указаниям четким, я первым делом вернул Ксению в нашу часть дворца. После воцарения Димитрия ей отдельный терем был выделен со всеми необходимыми слугами и охраной, но я твердо сказал: негоже царевне пребывать в доме чужом за запором крепким! От нас Ксения тоже, конечно, никуда не выходила, но у нас она была окружена заботой и любовью искренней, которые никак не были связаны с планами нашими, а шли от самых наших с княгинюшкой сердец.
Оставалось Димитрия к нам заманить. Ох и тяжела же наша царская доля! Ничего нельзя сделать просто, как у других людей, на все своя церемония есть, даже, извините, на отравление нужды. Не мог же я просто пригласить Димитрия заглянуть ко мне, когда у него выдастся свободный вечерок, посидеть, поговорить по-родственному под чарку с вином. Но княгинюшка что-то придумала. Однажды поздним вечером, когда я сидел и читал Священное Писание на сон грядущий, в комнату мою неожиданно, естественно, без доклада вошел Димитрий и спросил обеспокоенно: «Что случилось, князь светлый?»
И тут из другой двери появилась княгинюшка с Ксенией и началось: «Ах, какая приятная неожиданность! Извините, мы одеты по-домашнему! А вы не знакомы? Позвольте, я вас познакомлю! Не стесняйся, дорогая!» — обычные женские подкаты. Димитрий, как увидел Ксению, сразу забыл, зачем пришел, оно и хорошо, а то я все никак не мог подобрать ответ.
А дальше дело само покатилось. Как? Честно говоря, не знаю. Княгинюшка все порывалась рассказать, но я ее каждый раз останавливал и на всякий случай — вдруг не послушается — затыкал уши. Ведь если бы я узнал, что у меня в доме происходят какие-то любовные игры между молодыми людьми, то я, как поборник древних обычаев и блюститель благочинного поведения, должен был бы немедленно пресечь это безобразие, а пока никаких слов сказано не было, я мог с чистой совестью делать вид, что ничего не замечаю.
Нет, я, конечно, замечал. Раныне-то я ходил к Димитрию и далеко не всегда и не сразу был к нему допускаем. Теперь же он, улучив свободный час, сам ко мне заходил с каким-нибудь вопросом государственным и, выслушав внимательно мой совет, находил отдохновение в беседе с Ксенией. И девица являла все признаки влюбленности: краснела сквозь румяна, вздыхала до угрожающего треска швов на платье, то веселилась и резвилась, как козочка, то вдруг заливалась слезами.
Не один я, как оказалось, замечал. Всем хорош дворец царский, вот только ничего невозможно в нем в тайне сохранить. Слухи о тайных свиданиях Димитрия с Ксенией дошли до бояр, это, пожалуй, было неплохо, кое-кто из них уже делал мне одобрительные знаки, и мне стоило больших усилий показывать в ответ свое непонимание, круглить честностью глаза и недоуменно пожимать плечами. Гораздо хуже, что об этом прознала Марфа. Она лютой ненавистью, крепко настоявшейся за годы иноческой жизни, ненавидела царя Симеона, царя Федора и все их семейство. Ненависть слепа в еще большей степени, чем любовь, но в отличие от любви никогда не иссякает, скорее, как вино, становится с годами гуще и крепче. И смерть объекта не прекращает ненависти, даже глумление над останками Бориса, Марии и юного Федора не смогло утолить ее, теперь она вся сконцентрировалась на молодой и ни в
чем не повинной девушке. Марфа стала стеной на пути этого брака, чего я, признаюсь, с самого начала опасался. Уж как она корила сына, как настойчиво напоминала ему, сколько они с ним и вся родня их претерпели от деда, отца и брата Ксении, пеняла, как быстро Дцмитрий все это забыл, а в конце, распалившись сверх меры, договорилась до того, что отречется от Димитрия, если он не прекратит немедленно свиданий с Ксенией. «Ты мне не сын!» — будто бы воскликнула она, и эта искра, перелетев через стену Вознесенского монастыря, упала на поле народное и долго там тлела, пока злодейские уста не раздули ее в короткий, но смертоносный пожар. Другие, а быть может, и те же злокозненные уста донесли весть об увлечении царя Русского до далекого Самбора, и оттуда обратно в Москву полетели слова гнева и укоризны. Перед этим дружным натиском с двух сторон Димитрий не устоял и отступился.
Может, жидковат был Димитрий, если от любви своей отказался? Нет, государь истинный не может руководствоваться в своих деяниях таким несущественным мотивом, как любовь к женщине. А относительно силы добавлю, что это бабушка надвое сказала, что легче: отстаивать свою любовь в борьбе ,со всем миром или отказаться от нее ради этого самого мира. Тем более что всем ведомо: первые умирают счастливыми и молодыми, а вторые влачат свои долгие дни в горести.
А быть может, и не было там со стороны Димитрия никакой любви? Я об этом как-то не задумывался. Истинная любовь — она ведь в браке рождается. А браки заключаются на Небесах. Знать, этот брак был неугоден Господу. Вот и весь сказ! И не будем больше об этом!
Глава 4
Царская невеста
[1605-1606 гг.]
Димитрий больше к нам не являлся, Ксения плакала дни напролет, княгинюшка ее утешала, я же скорбел в одиночестве, никуда не выезжая. Недели через две Димитрий призвал меня к себе. Встретил любезно, поинтересовался моим здоровьем, здоровьем княгини Иулиании и всех домашних.
— Все здоровы, благодарение Господу! — ответил я с достоинством.
Димитрий немного помялся в нерешительности, а потом сразу взял быка за рога.
— Пришло время жениться! — возвестил он мне как откровение свыше. — Как ты, наверно, знаешь, у меня в Польше осталась невеста нареченная, дочь воеводы сандомирского Юрия Мнишека Марина. — Первый раз в моем присутствии он произнес это имя.
— Не знатна невеста! — не сдержался я. — Да и сам воевода Мнишек известен делами далеко не достославными! — мог я развернуть этот тезис, указав, что Мнишек вор, мот и вообще прохвост, но осекся, негоже за глаза хулить человека, тем более будущему зятю.
— Он мне помог премного, это главное! — воскликнул в ответ Димитрий и, видно, уловив подавленные мною слова поносные, добавил: — Что же до остального, то все мы не без греха. Я и сам все вижу, но в глазах моих его вера — в меня вера! — превосходит его дела скаредные.
— Аминь, — произнес я, показывая, что эта тема исчерпана.
— Больше года уж гоЛубку мою коханую не видел, — с неожиданной задушевностью и невесть откуда прорезавшимся польским акцентом сказал Димитрий, — я иногда пробую вызвать в памяти образ ее милый и не могу! И ни одного письма за все время не прислала, все отделывается приветами через отца.
— Так, может быть... — сказал я с тайной надеждой.
— Нет, — отмахнулся Димитрий, — она себя блюдет. Остались у меня верные люди в Самборе, о каждом шаге доносят. То есть они за воеводой присматривают, — смешавшись, добавил он, — но заодно докладывают и обо всем остальном, что в замке и вокруг него происходит. А что не пишет Марина, так это от гордости. Горда без меры! И гордость эта проявляется подчас самым необычным образом.
Впрочем, мысль эту Димитрий пояснять не стал и вновь взял деловой тон:
— Я не спешил призывать Марину к себе, не желая подвергать возможным опасностям. Теперь же трон мой утвердился крепко, в землях Русских спокойствие установилось, пришла пора исполнения обязательств. Я уж списался с воеводой Мнишеком. Его непременное требование, чтобы обручение состоялось в Польше в присутствии короля польского.
— Требование! — скривился я и тут же воскликнул возмущенно: —Да кто он такой, этот Мнишек, чтобы требовать что-либо у царя Русского?!