ниспадая на круп коня, был накинут плащ из синего бархата, обильно покрытый серебряным шитьем, на голове же была соболья горлатная шапка, сшитая в знак уважения к невесте на польский манер, скромно украшенная алмазным аграфом величиной с голубиное яйцо и тремя перьями цапли.
За мной двенадцать лошадей, белых с черными яблоками, влекли большую красную с серебряными накладками карету с позолоченными колесами. В ней через большие окна, забранные тонкими стеклами, на фоне красного бархата московский люд мог рассмотреть свою будущую царицу, разодетую в пресловутое французское платье из белого атласа, усыпанное драгоценными камнями (эти уж наши).
Для полноты лицезрения карету специально подняли повыше, потому что народу вокруг нее шло изрядно, я даже боялся, что поезд не протолкнется по некоторым узким московским улочкам. По бокам кареты вышагивали две сотни нем-цев-алебардщиков, затем двенадцать конюхов, что вели под уздцы лошадей упряжки, вплотную к карете шагали четверо бояр — Дмитрий Шуйский, Иван Романов, Афанасий Нагой и Иван Воротынский, в парчовых шубах и бобровых шапках, при каждом, как подпорки на длинном пути, по два холопа, обряженных в одинаковые изумрудные бархатные кафтаны и рубиновые с золотым шитьем накидки. С тылу карету прикрывала сотня мушкетеров Якова Маржеретова. За ними следовали верхами прочие бояре и чины дворовые, потом видные дьяки и служивые люди.
По мере прохождения поезда стрельцы, стоявшие вдоль дороги, пристраивались в хвост, а уж за ними валил народ московский, так что процессия все разрасталась и разрасталась, как река наполнялась притоками людскими и сквозь ущелья московских улиц устремлялась со все возрастающим шумом к морю-океану — Кремлю.
Я радостно вслушивался в крики приветственные и жадно ловил обрывки разговоров, доносящиеся до меня из толпы. Нет, не забыл меня народ московский! Я улыбался в ответ и кивал милостиво головой по сторонам. , .
Конечно, о Марине говорили больше, но я не обижался — это был ее день.
— Ой, какая маленькая да тощенькая! — ахали женские голоса и тут же уверенно говорили: — Подкормим!
— Экая чертовка! — крякали мужские, искупая искренностью восхищения неподобие выражения.
— Бают, государь здесь. Вот бы увидеть вблизи наше Красное Солнышко!
— Истомился, знать! Хоть одним глазком на невесту нареченную глянуть хочет!
Да, Димитрий внял моим увещеваниям, согласился соблюсти хоть в этом обычаи дедовские и не встречаться с невестой до свадьбы. А что ездил в тот день по Москве, так это для догляду хозяйского, все ли ладно. Чтобы не привлекать внимания толпы, а вернее, чтобы не отвлекать его от главного зрелища, оделся Димитрий скромно и взял с собой лишь князя Василия Шуйского да двух дворян. Но народ царя сразу же узнавал и восторженно его приветствовал, Димитрий только отмахивался, смеясь: «Это не я! Я сижу на троне в венце царском и думу думаю!» — «Не ты! Не ты, царь-батюшка! — радостно подхватывали люди. — Ты видение бестелесное, что в ответ на мольбы наши явилось! Дай Бог тебе здоровья!»
Сколько раз обсуждали мы с Димитрием церемонии того дня, а все же и для меня он неожиданности припас. Едва ступили на Воскресенский мост, как в лицо ударил порывистый ветер и накрыл меня, лошадей и карету облаком лепестков весенних цветов, хмеля и ржи, как мне потом разъяснили. «Добрый знак!» — закричал восхищенный народ, в простоте своей принимая действие гигантских мехов, установленных на стене Китай-города за дуновение Господа.
А Красная площадь встретила нас громом литавр и труб, взбодрив изрядно уставших лошадей и пеших. Хорошо, что святые отцы ждали нас внутри Кремля, они бы тоже возбудились от музыки бесовской.
Честно говоря, и я немного притомился, больше от груза ответственности, давившего мне на плечи. Так что с облегчением передал я Марину с ближними ее фрейлинами и служан-
ками инокиням Вознесенского Девичьего монастыря. Польки выглядели растерянными и потерянными от строгого вида древних стен монастырских. У Марины так даже слезы на глаза навернулись. «Поплачь, — подумал я без всякого злорадства, это невесте клицу, да и в монастырской келье хоть несколько дней побыть не помешает, после нее терем раем покажется. И от этих отвыкать пора, — не удержался я от ехидства, глядя на мечущихся в отдалении католических патеров, — вам, братья наши во Христе, вход в православную обитель заказан».
Уф, можно было чуть-чуть отдышаться и за следующее дело приниматься — за свадьбу. Тут всей державе на месяц работы хватит, а Димитрий по обыкновению своему еще дела громоздил. Зачем, скажите мне, делать несколько дел одновременно? Никакой от этого пользы не выходит, один вред и лишняя суета. Недавно, к примеру, потребовал от Мнишека доставить царскую невесту в Москву, но тут же и поручил ему набрать войско дополнительное, отдалив тем самым на три месяца свидание с любимой. Или вот сейчас, в Кремле к свадьбе готовятся, а он принимает послов польских. Не простой прием, король Сигизмунд настойчиво напоминал, что давно прошла пора исполнения щедрых обещаний, Димитрием данных, и об уступке некоторых земель русских, и о совместной войне с Швецией, и о разрешении католикам заводить костелы на Руси. Но более всего беспокоила короля смута в собственном государстве и настойчивое желание многих панов скинуть его и призвать на престол Димитрия. И об этом тоже должны были послы говорить с царем Русским, и о том, с какой целью собирается рать русская под Ельцом.
Тут Димитрию представилась возможность разом все проблемы решить, и от обещаний вынужденных отказаться, и направить войско на Литву и Польшу в поддержку восстанию народному. Благо, поляки сами повод дали — по обычаю своему не указали в грамоте царский титул Димитрия. А если бы и указали, Димитрий обиделся бы отсутствием титула импера-
торского. Или еще чем-нибудь. Нарушая все правила, он отстранил дьяка Власьева, который говорил его именем, и сам гневно закричал послам: «Умаляя титулы наши, Сигизмунд польский оскорбляет не только меня, но и державу Русскую, и все православное христианство! Видит Бог, не по нашей вине может кровь христианская пролиться!»
Вы только не подумайте, что он в запале пропустил королевский титул Сигизмунда, он точно рассчитал, чем чванливых послов польских из себя вывести. В общем, все шло как нельзя лучше, к доброй ссоре, но тут вмешались воевода Мнишек и другие поляки, с ним прибывшие. Опять же, нарушая все правила, подскочили к Димитрию, зашептали ему на ухо, что не время еще вступать в открытую схватку с Сигизмундом, Мнишек же особо напирал на то, что без присутствия королевских послов брак может быть объявлен незаконным. Довод сомнительный, но Димитрий к нему прислушался, пошел на попятную, сменил гнев на милость, грамоту позорную принял и соизволил заслушать, что в ней написано, после чего пообещал обсудить все с боярами, пока же допустил послов польских к руке своей. Такая вот нескладность приключилась от совмещения разных дел!
Но Димитрию все мало! Замыслил он дело невиданное — короновать Марину на царство! Отродясь такого на Руси не было, великие княгини занимали место положенное — в тереме и к делам государственным никакого касательства не имели, кроме рождения наследника. Лишь через милостыню и прочие благочестивые дела они занимали второе дозволенное им место — в сердце народном. Только царица Арина несколько выбивалась из этого ряда стараниями Бориса Годунова, но венчать ее на царство?.. Такого не приходило в голову ни ее благочестивому мужу, ни покорному ей во всем сыну Борису, ни Годуновым, ведь даже провозглашение Арине многолетия во время служб церковных многие сочли порухой тра-
дициям и качали недовольно головами. И я был в их числе! И до сих пор остаюсь!
Так что идею Димитрия я отмел с порога со всей решительностью и даже высказал ему свои сомнения, спросив осторожно, кто его на это надоумил.