татарскую меховую шапку, крестьянский армяк да казацкие, латаные-перелатаные сапоги, запрыгнул в первую попавшуюся телегу и поспешил в Тушино, к своему возлюбленному Димитрию.
Сей красочный рассказ Димитрий не мог оставить без ответа, а подвиг — без награды.
— За Патриарха Московского и Всея Руси, преосвященного Филарета! — возгласил он, подняв кубок с вином.
Я нисколько не удивился, я уж давно смекнул, к чему дело клонится. Но одна неясность все же оставалась, и, когда стихли долгие громкие здравицы, я наклонился к Федору и тихо спросил: «Зачем идешь на это, Федор Никитич? Ведь это же не* законно».
— Почему незаконно? — с удивлением воззрился на меня Федор. — Большая часть епархий сейчас под властью Димитрия, что он прикажет святым отцам, то они и сделают. Соберем Собор Священный, Гермогена сместим, меня изберем — все по закону! Да и собрались уж почти все, меня вот дожидались. Ну а кто приглашением пренебрег или артачиться на Соборе вдруг вздумает, тех ведь можно и заменить властью новоизбранного патриарха, — хохотнул он по своему обыкновению и продолжил, подмигивая, -г- Не представляешь, сколько здесь толчется желающих стать игуменами, архимандритами и хотя бы протопопами. Если бы я помышлял о земном, так озолотился бы. А с Собором, полагаю, завтра все и сделаем. Чай, в один день уложимся.
Я согласно кивал головой: «Вы-то? Вы-то уложитесь, кто бы сомневался!» Но Федора уж не слушал. Меня в тот момент одна мысль посетила. Все люди, тысячи, десятки тысяч людей, что находились тогда в Тушине, прибыли туда добровольно и беспрепятственно, лишь три человека выбивались из этого ряда, три главных действующих лица этой драмы: Димитрий, Марина и Федор Романов. Не имело никакого значения, что Димитрий оказался в Тушине, можно сказать, беспрепятственно, но не по своей воле, а Марина с Федором стремились туда всей душой, вырываясь из плена. Главное было в том, что они, все трое, были помечены печатью несвободы, несмывае-
мой печатью. Свободные люди, окружавшие их, составляли бурный, мощный, бурлящий поток, они же были тремя лодками, несущимися среди пены и брызг и мнящими, что это они направляют движение вод. И опять же не имело никакого значения, что лодка Димитрия была без руля, а у Марины и Федора были и руль, и весла, на стремнине все едино, тут уж как Господь рассудит, кого бросить на камни, а кого вынести в тихую заводь. Я же мог только сидеть на берегу, следить за борением гребцов со стихией и молить Господа, чтобы помиловал он хотя бы Димитрия с Мариной.
Я подозвал Николая и тихо отдал ему необходимые распоряжения. Назавтра в Тушине меня уже не было.
Глава 9
Три таинственных исчезновения
[1608—1610 гг.]
Во второй раз я поехал в Тушино через год с лишним, следующей зимой. Нет, приглашали меня часто, и Димитрий, и Марина особенно, и даже Федор Романов, нареченный таки Патриархом Всея Руси, хотя епархии, находящиеся на подвластной Шуйскому территории, это не приняли, так что теперь в державе нашей всего было в избытке: и царей, и столиц, и патриархов.
Да, приглашали часто, но не призывали — я это очень тонко чувствую. Коли нет нужды в помощи моей, совете мудром или слове добром, то зачем и ехать. Я и не ездил.
Чем занимался? Болел понемножку, больше от безделья и сидения в четырех стенах, хандрил от одиночества, потому что, как я уже говорил, в державе нашей всякой твари было по паре, только я был один как перст. А еще пытался я разобраться, что же происходит в нашем государстве. Не разобрался.
Скажете, что тяжело мне было это сделать, потому что не имел я тогда касательства к делам государственным, не мог знать, что происходит в отдаленных землях нашей необъятной державы, не видел договоров, которые заключали Димитрий или Василий Шуйский с другими государями. Это, конечно, так, но все ваши возражения я легко отобью по пунктам, как ритор искусный.
Первое. Для того чтобы в делах государственных разбираться, мне никогда никакие должности и звания не требова-
лись, тем более сейчас, с моим-то накопленным десятилетиями опытом — скольких царей пережил и каких царей! — и связями. Меня же каждая собака в Кремле знала, никто никогда не мог мне ни в чем отказать, благо я снисходил до просьб счита-ное число раз в жизни, думаю, что даже Василий Шуйский с готовностью открыл бы мне свою душу, если бы у меня возникло вдруг странное желание заглянуть в эту клоаку.
Второе. В отдаленных землях как раз ничего и не происходило, вся смута клубилась на относительно маленьком, по сравнению с размерами державы, пятачке вокруг Москвы, на добром коне да по хорошей дороге в четыре, много пять дней ты попадал в места незамутненные. Люди и ездили туда-сюда, а я не ленился расспрашивать обо всем увиденном каждого встречного и поперечного, и боярина, и купца, и сотника стрелецкого, и даже казака простого, и все услышанное в тетрадочку особую записывал не для потомков, а для собственной памяти. Мог бы я эту тетрадочку сюда переписать, да боюсь вас утомить и еще больше запутать, так что положу-ка я ее рядышком, а вам перескажу самое главное, лучше сказать, самое верное, недаром я потратил столько времени, чтобы отделить несколько зерен правды от вороха плевел.
Наконец, третье, о договорах тайных. Договора — что? Договора — бумага, я всегда смотрю на действия, на результаты. А по ним выходило, что ни один из договоров не был исполнен даже наполовину, так что и говорить не о чем. Да и знал я все об этих договорах, по крайней мере о тех, что утверждались Думой боярской, в Москве заседавшей. У меня для этого, как вы помните, свои тайные ходы имелись.
Ладно, согласитесь вы, в пылу битвы действительно тяжело разобраться в происходящем, даже если наблюдать битву со стороны, но утихнет шторм, улягутся волны, осядет пена, вот тогда все и прояснится, все тайное станет явным: восстановится истинный ход событий и разрозненные обрывки сложатся в картину, пусть неприглядную, но целостную. Ничего не прояснится! Ничего не сложится! Точнее говоря, сложится, да не так! А еще точнее — не так сложат.