Сверху что-то щёлкнуло, заскрежетало, и верхняя плита, надвинувшись, обрушила на пленника тяжёлую и душную тьму.
«Изменилось бы что-нибудь, если бы я попытался что-то объяснить надзирателю? — спросил себя Гектор. — Да что бы понял этот идиот? И можно ли без конца множить собственное унижение? В любом случае не он решит мою судьбу!»
Он вновь закрыл глаза. В голове нарастал назойливый гул, будто прямо в уши влетал пчелиный рой. Узник понимал, что это не реальные звуки — гул был вызван жаждой и нестерпимой болью. Он слышал когда-то, что у людей, умирающих в пустыне, бывают и зрительные видения.
— Где ты, Ахилл, брат мой, где ты? — прошептал узник, пытаясь облизать засохшие губы и чувствуя, что его язык так же горяч и сух. — Сердце моё говорит, что ты жив! Неужели я больше не увижу тебя? Если бы ты узнал, где я сейчас, ты, несмотря ни на что, пришёл бы мне на помощь!
Его сознание притупилось, гул в ушах нарастал, тело стало невероятно тяжёлым и горячим. Боль ломала кости и разрывала суставы. В какой-то миг он подумал, что умирает, подумал, что это невыносимо, и вновь представил, как легко было бы удариться изо всей силы затылком о шершавый камень за спиной...
«Не надо, Гектор! Прошу тебя... потерпи, вытерпи! Как тогда, в гроте... Помнишь? Ты помнишь?» — не услышал, а ощутил он знакомый до крика голос.
— Я помню, Андромаха! — прохрипел герой. — Я знаю, что ты меня ждёшь! Я выдержу. Я люблю тебя!
Что-то будто скользнуло по лицу пленника. Он содрогнулся — ему почудилось, что мохнатые лапы пробежали по щеке. В сознании шевельнулась мысль о ядовитых пауках, возможно, обитающих в подземной темнице. Потом он понял, что это пот ползёт по горячей и сухой щеке. «Только бы не сойти с ума! Вот был бы конец для великого героя и воина! Нет, нет, надо в здравом уме дождаться конца, каким бы он ни был!»
Гектор шире раскрыл глаза и понял, что, очевидно, какое-то время пробыл в полузабытьи, утратив отсчёт времени. Там, за пределами саркофага, наступило утро: смутное пятнышко, не свет, но отблеск света, вновь проступило на кромке верхней плиты.
И тут сверху послышался неясный скрежет. Это был уже настоящий звук, он не мерещился пленнику!
Скрежет перешёл в громкий скрип, тёмная масса наверху пришла в движение, и полоса света, как лезвие меча, резанула по глазам, ослепляя и обжитая их.
Верхняя плита сдвинулась, в светлом квадрате появились два лица. Гектор вскинул голову и попытался рассмотреть их, но от внезапного яркого света он почти ослеп и видел лишь контуры тёмных голов да блеск золотых круглых серёг в ушах одного из нагнувшихся над его темницей людей.
— Он жив, — сказал тот, что с серьгами.
— Но слышит ли он нас? — проговорил второй, наклоняясь ниже.
— Я вас слышу, — Гектор сам не понял, откуда у него взялись силы заговорить и как он заставил свой охрипший голос звучать достаточно сильно и ясно. — Чего вы хотите?
Один из двоих — он не понял, который, усмехнулся. Они о чём-то заговорили друг с другом, но голоса звучали негромко, а шум в ушах не умолкал, и пленник не понял ни слова.
— Ты сможешь встать на ноги?! — крикнул человек с серьгами.
— Это надо проверить, — ответил герой.
Он чувствовал, что мышцы его окаменели, а ноги отнялись, что спина разламывается пополам. Но встать было необходимо, он не мог показать тюремщикам своей беспомощности. Кроме того, быть может; это была возможность спастись... Что, если удастся каким-то образом выскочить из ямы, пока она открыта?
Невероятным усилием он согнул колени, напряг спину. Опереться руками было невозможно, мешали цепи, и он стал подниматься, отжимаясь затылком и плечами от стены, рывками, упрямо распрямляя ноги, которых при этом совсем не чувствовал.
Наконец голова и плечи Гектора поднялись над краем саркофага, и он увидел квадратную, совершенно пустую комнату с выбеленными степами, в которой находилось не менее трёх десятков человек. Это были воины-египтяне, в круглых шлемах, с продолговатыми щитами и короткими копьями. Двое, стоявшие на краю каменной ямы, выделялись между ними богатыми одеждами и золотыми браслетами на руках. Тот, в ушах которого блестели золотые серьги, был осанист и величав, как человек, бесспорно, сознающий свою власть и готовность других повиноваться. Ему было лет тридцать пять, он был аккуратно выбрит, коротко остриженные волосы прикрывал широкий жёлтый платок, спускавшийся на плечи и подхваченный сверху эмалевым обручем. Карие небольшие глаза смотрели уверенно и надменно.
Он пристально поглядел в лицо пленника, явно понимая, чего стоило тому заговорить и без посторонней помощи встать на ноги.