Первое, что я сделал, когда восторг от выигранной войны стал понемногу отходить в прошлое, — перестроил стену Урука. Даже я не столько перестроил, сколько выстроил заново. Ведь старые стены Урука нельзя было и называть стенами, если сравнить их с теми, которые построил я. Может быть когда-то они и годились для времен Энмеркара, но я-то видел стены Киша, и знал, какими должны быть городские стены Урука.
Стена должна быть высокой, чтобы вражеские воины не могли воспользоваться лестницей. Она должна быть толстой, чтобы сквозь нее нелегко было бы прорубиться. Основание ее должно быть плотным, глубоко врытым и широким, чтобы невозможно было прорыть под ней подкопы и туннели. Все это казалось очевидным. Старые стены Урука не удовлетворяли этим требованиям. Кроме того, нам необходимы были бы сторожевые башни, с которых ведется наблюдение за подходами к городу, и широкий помост на вершине стены, где защитники могли бы занять позиции и поливать огнем головы нападающих. В особенности сторожевые башни и помосты нужны были возле ворот, поскольку ворота — это слабое место в любой стене.
Весь остаток лета в Уруке занимались изготовлением кирпичей для постройки стены, которая будет известна всему свету, как стена Гильгамеша. Так же как и при починке каналов, я работал рука об руку с простыми ремесленниками и, по-моему, никто не работал так старательно, как я. Я строил эту стену своими руками, и это правда. Не было ремесленника столь искусного в выкладывании кирпичей как я. Я ставил его на ребро, с наклоном вбок, так что каждый кирпич опирался на соседний, а каждый последующий ряд наклоняется в сторону, противоположную предыдущему ряду. Когда мы снесли старую стену Энмеркара, город оказался обнаженным, и мы спешили построить новую стену, или, вернее, стены, ибо их было две. Даже семеро мудрецов не могли бы придумать лучшего плана. Я применил для строительства стены обожженные кирпичи, поскольку, если строить из необожженных, то через пять лет понадобится возводить стену снова. Мы строили из самых лучших кирпичей. Внешняя стена сияла цветом меди, а внутренняя стена, ослепительно белая, не знает себе равных нигде в мире. Фундамент основания, мне кажется, самый мощный из всех, что когда-либо строились. Стена Урука знаменита во всем мире. Она простоит двенадцать тысяч лет, иди я не сын Лугальбанды.
Конечно, за одно лето мы не построили эту стену. В действительности я строил ее все годы своего правления, улучшая и укрепляя ее, увеличивая ее высоту, добавляя новые помосты для воинов и сторожевые башни. Но в первое лето мы построили большую ее часть, достаточную, чтобы она защитила нас от любого врага.
В первые месяцы своего царствования я был в полном расцвете своих сил. Я почти не тратил времени на сон. Я работал весь день над тем, над чем обязан работать царь, и заставлял своих людей работать, как я. Наверное, я заставлял их работать чересчур много. Я доводил их до изнеможения, и за глаза они стали называть меня тираном. Моя сила была невероятна, неисчерпаема, я не понимал, что у них таких сил нет. Когда их трудовой день заканчивался, они уже ничего не хотели, только спать. А я еще пировал со своими придворными вечером, а потом, ночью, были еще и женщины. Может с женщинами я хватал лишку, но тогда я об этом не думал. Мое желание могло сравниться только с ненасытностью богов на жертвенное мясо и пиво. У меня были наложницы, были жрицы из храма Инанны, случайные женщины в городе, но и этого мне было мало. Не забывайте, что я частично бог, мой отец Лугальбанда, а также Энмеркар, который называл себя сыном солнца. Поэтому во мне пылает сила бога. Как мог я противиться этой силе? Как мог я подавить ее? Присутствие божества трепетало во мне, билось, как удары барабана, и я жил в этом ритме.
Но рядом с восторгом и силой, должен вам сказать, всегда была скрытая печаль. Весь Урук служил мне, но никогда я не мог забыть, что я одинокий человек, возвысившийся, но все равно одинокий. Может, такое чувство свойственно всем. Не знаю. Мне кажется, что все остальные связаны какими-то близкими узами с женами, сыновьями, друзьями, приятелями. А я, у которого никогда не было брата, кто едва знал своего отца, кто был отделен от своих приятелей по играм ростом и силой, теперь как царь был отрезан, словно непроницаемыми стенами, от обыденного потока человеческого общения. Труд днем, пиры вечерами и женщины ночью были моим утешением за муки одиночества. Особенно женщины.
Мой управляющий царскими наложницами с большим трудом мог угодить моим потребностям. Когда бродячие племена пустыни приходили в Урук на рынок, они приводили мне своих девушек, смуглых, длинноногих, с темными тенями вокруг глаз, с яркими и полными губами. Когда в городе подписывались брачные договоры, невест сперва приводили ко мне, чтобы я взял их прежде мужей, дабы осенить их божественной благодатью. Если жена одного из моих советников понравилась бы мне, ее муж привел бы ее ко мне на ночь безропотно. Никто не говорил ни слова против меня. Никто не смел, да и не стал бы. Я был царь, моя сила равнялась силе владыки небес. Я не видел ничего плохого в том, что я делал. Разве это не было моим отличительным правом, как царя, героя, пастыря народа? Мог ли я поступить иначе, когда мое желание терзало меня столь неутолимо? Вино, пиво, музыка, пение тех ночей! И женщины, женщины. Их сладкие губы, гладкие бедра, колышущиеся груди! Я никогда не отдыхал. Я никогда не останавливался. Биение барабана во мне было неутомимо и безжалостно. Днем я вел своих людей на строительство стен или на военные игры, пока глаза их не мутнели, а тела не падали от усталости, а ночью я был ревущий огонь пожирающий сухую траву лета.