Я подошел к ней ближе. Я стоял перед ней и смотрел, как вздымается и опадает ее грудь. Она провела языком по губам, и они заблестели. Глаза ее бесстыдно оглядывали мое тело, а я рассматривал ее фигуру, останавливаясь на ее полной груди, широких бедрах и густых волосах внизу, скрывавших источник ее женственности. Я нежно взял ее за руку и подвел к ложу.
На секунду, пока мое тело нависло над ней, моя божественная сущность вспыхнула и погасла. Моя человеческая природа вернулась ко мне, и я подумал, сколь сложные отношения связывают меня с этой женщиной. Подумал о ее неприкрытой чувственности, игривости, ее таинственности, ее силе. Я подумал еще и о том другом Думузи, смертном, которого она год за годом обнимала в этом ритуале, а потом, когда он почему-то стал ей не нужен, уничтожила. Потом снова во мне проснулся и укрепился бог, и все эти мысли ушли от меня. Я сказал, как подобает богу говорить богине в эти минуты:
— Я пастух, я пахарь, я царь, я жених. Да возрадуется богиня!
Я не стану рассказывать вам, какими словами мы обменивались в ту ночь. То, что бог должен говорить богине и богиня богу, вы уже знаете: эти слова повторяются из года в год. То, что царь говорил жрице, а жрица царю — можно легко отгадать, это неинтересно. Мы были богом и богиней, царем и жрицей. Но в той комнате были еще мужчина и женщина — и что до тех слов, которые они говорили друг другу, думаю, это должно остаться тайной. Я не повторю их вам, хотя рассказал так много. Самую великую тайну той ночи легко можно представить. Вы знаете, какие ритуальные прикосновения губ, сосков, ягодиц, рук и чресел должны быть совершены священной парой. Ее кожа пылала, жгла, как горный лед. Ее соски под моими руками были тверды, как алебастр. Прежде чем свершить самое высокое, мы делали все, что положено, и когда настал тот момент, мы сами поняли, что пора. Войти в нее было все равно, что окунуться в чистейший мед. Когда мы соединились, она рассмеялась. Это был одновременно смех той далекой девочки в коридоре — и богини в сияющих высотах. Я тоже засмеялся, ибо после стольких лет мое желание исполнялось. Потом наш смех потерялся в других — глубоких и сильных звуках. Когда мы согласованно двигались, она что-то бессвязно говорила. Это был язык женщин, язык богини, язык Древнего Пути. Глаза ее закрылись и я сжал ее в объятиях изо всех сил. Сила божества вырывалась из меня, словно текучий огонь, и она вызвала в ней ответный порыв. В потоке моего семени родился новый год. Вопль торжества был исторгнут из наших уст, и мы услышали, как его подхватили звуки музыки: музыканты ждали под дверью опочивальни. Мы заговорили друг с другом: сперва глазами, улыбками, потом словами. Потом мы начинали ритуал снова и снова, пока заря не пролила над нами благословение нового года. Мы тихо вышли из храма и постояли нагими под дождем, который наше соитие привело в наши земли.
14
Прошла ночь Священного Брака, когда Инанна и я наконец соединились. Но соединены в браке были бог и богиня, и как только кончилось празднество, каждый вернулся к своей жизни: она — в уединение храма, я — во дворец. Я не видел ее несколько недель. Когда мы встретились на ритуале сева пшеничных зерен, она обращалась со мной холодно и формально. Так оно и должно было быть, но для меня это было непереносимо. Вкус ее кожи еще был у меня на языке. А я знал, что не обниму ее снова, пока не пройдет двенадцать месяцев и не настанет следующий новый год. Как больно было сознавать это!
Служение богам и чувство ответственности заставляли нас постоянно видеться и говорить друг с другом. В Уруке царь — правая рука богини, ее меч, а она — священный посох, на который он опирается. Поэтому они навеки связаны, вращаются вокруг друг друга, а все остальное вращается вокруг них.
Мягкий дождь Ташриту в начале месяца Аразамна уступил место дождям, которые никак нельзя было назвать мягкими. Ливневые потоки пришли с севера, сметая все на пути, они шли почти каждый день. Сухая земля сперва жадно пила, потом ее жажда была утолена, а бури все еще бушевали. В это время я впервые уделил пристальное внимание состоянию каналов. За время правления Думузи их ни разу по-настоящему не ремонтировали. Если дожди будут продолжаться с той же силой, а ил из каналов не будет удален, то мы наверняка окажемся перед угрозой наводнения к ранней весне.
Я беседовал с чиновниками, ведающими оросительными системами, когда управляющий дворцовыми делами вошел в зал. Жрец из храма Энмеркара, сказал он, пришел и принес весть от Инанны. Ей немедленно нужно видеть меня. Оказалось, что демон поселился в ее хулуппу, дереве хулуппу, и мне предстоит прогнать его прочь.
Моя голова была занята вопросами, связанными с каналами, и мне, вероятно, не удалось скрыть своей досады. Я изумленно посмотрел на управляющего и спросил:
— У нее не нашлось другого заклинателя демонов?
Среди чиновников, сидящих вокруг стола, поднялся ропот. Сперва я подумал, что они, как и я, раздосадованы вторжением в нашу работу. Но нет, оказывается, их поразил не призыв Инанны, что явно был не ко времени, а мой отказ! Они неодобрительно поглядывали на меня. На минуту все замолчали.
Потом смотритель каналов прошептал, не смея прямо взглянуть на меня:
— Это дело царя, мой господин, заниматься подобными вещами, особенно когда его об этом просят.
Я покрылся потом, лицо мое заблестело, я широко развел руками:
— У нас же важная работа…
— Нельзя пренебрегать призывом Инанны, ваше величество, — тихо сказал управляющий дворцовыми делами, с величайшей деликатностью касаясь кончиками пальцев лба.
— Но каналы… — начал было я.
— Богиня просит, — сказал один из советников.
— Вы все придерживаетесь того же мнения? — спросил я, оглядев их всех.
Никто мне не ответил. Но нельзя было сомневаться в их мнении. Я сдался, и сдался с улыбкой. Делать нечего: я должен идти немедленно к храму и избавить дерево Инанны от демона.
Дерево хулуппу было — да и сейчас оно стоит — огромным и массивным, с изящными плакучими ветвями. Его посадила сама богиня перед храмом в саду пять тысяч лет назад. Место, где оно растет, настолько свято, что щепотка земли из-под его корней может вылечить множество болезней. Весной бесплодные женщины приходят к нему и обнимают его ствол; многим дает облегчение вытекающий сок этого дерева, а зеленый чай, настоянный на его листьях, используется для предсказания будущего. Это благородное и святое дерево, и я не хотел, чтобы ему был причинен какой бы то ни было вред. В какой-то момент мне казалось, что Инанна могла бы лучше присматривать за своим деревом и оставить меня в покое.
Во вторую стражу утра я отправился в храмовый сад в обществе целой компании молодых людей из дворца. Дождь на время прекратился, небо было ясное и чистое, в воздухе витал свежий запах — залах ранней зимы. Дерево хулуппу — огромное, раскидистое — стояло в северо-восточном углу за садовой оградой, возвышаясь над всеми остальными. Причитающие жрицы стояли возле него, а несколько городских старух медленно кружили, шаркая ногами, вокруг дерева, заупокойно причитая.
Не надо было быть записным садовником, чтобы понять, что с деревом непорядок. Дождь смыл с него почти все листья, длинные и узкие, и они лежали вокруг. Те, что еще не опали, увяли и пожелтели, а сами ветви казались вялыми и безжизненными. Я подошел к нему и положил ладони на его толстую морщинистую кору, словно желая почувствовать, какой демон поселился в дереве.