Они забормотали что-то, эти старики. Я поднял табличку Акки, негодующе потряс ею и вслух прочел список требований. Закончив читать, я оглядел покои и увидел их лица: побледневшие, осунувшиеся, полные страха.
— Разве мы можем это выполнить? — спросил я. — Разве мы вассалы? Разве мы рабы?
— Киш велик, — сказал землевладелец Энлиль-эннам.
— Царь Киша — владыка владык Земли, — сказал старый Али-эллати, из древнего благородного рода.
— Не так уж эта дань и велика, — мягко сказал богатый Лу-Мешлам.
Они закачали головами, начали шептаться и переговариваться, и я понял, что они против моего отпора Кишу.
— Мы же свободный город! — вскричал я. — Что же нам, покориться?
— Нам еще колодцы копать и каналы чистить, — сказал Али-эллати.
— Давай заплатим, что требует Акка, и продолжим наши дела в мире и покое. Война — дорогое занятие.
— А Киш велик и могуч! — добавил Энлиль-эннам.
— Я взываю к вашей гордости, — сказал я. — Я буду противостоять Акке и прошу вашей поддержки.
Мир, говорили они. Дань, говорили они. Колодцы копать надо, говорили они. О войне они и слышать не хотели. В отчаянии я отослал их прочь и призвал молодой совет, совет народа. Я прочел им список требований Акки. Я говорил об этом с гневом и возмущением, и совет народа дал мне тот ответ, который я хотел слышать. Я знал, как говорить с ними. Я разжег пламя из душ, воззвал к их храбрости. Если бы и они не согласились со мной, я пропал бы. У меня было право не принимать в расчет мнение старшин, но если бы и совет народа не согласился со мной, я не имел бы права начинать войну.
Совета народа не подвел меня. Они не говорили мне о колодцах, которые надо копать, или о каналах, которые надо чистить. Они показали свое презрение к самой мысли о дани. Я говорил им о войне, и они отвечали мне одобрительным криком. Не поддавайся, кричали они. Сметем с лица земли царей Киша, кричали они. Ты разобьешь Киш, говорили они, ты — Гильгамеш, царь и герой, победитель, возлюбленный царевич Ана. Один за другим выкрикивали они зажигательные слова. Чего нам бояться нашествия Акки? Его войско немногочисленно, тылы охраняются слабо, люди его боятся поднять глаза, говорили они.
Конечно, я был лучшего мнения о войске Акки, чем они, — я знал его хорошо. Но все равно, я радовался их словам, и на душе у меня полегчало. Как я мог принять вассальную зависимость? Что бы Акки ни думал о моей клятве, как бы он ни считал меня ему обязанным, сила моего царствования, мое человеческое и мужское достоинство было поставлено здесь на карту. Я не мог править в Уруке по милости царя Киша.
Так все и решилось. Мы будем сражаться за свою свободу. Мы проведем лето, готовясь к войне. Пусть приходит, сказал я членам совета народа. Мы будем готовы его принять.
Я пошел во дворец и вызвал посланников Акки. Я сказал им с холодной уверенностью:
— Я прочел письмо моего отца Акки, вашего царя. А вы можете ему передать, что мое сердце переполняет безграничная любовь к нему и я чувствую высочайшую благодарность за те милости, которыми он меня осыпал. Я посылаю ему свои горячие объятия и приветы. Единственный дар, который я посылаю: мои объятия и приветы. Ибо нет никакой необходимости в иных дарах. Скажите ему: Царь Акки — мой второй отец. Скажите ему: я его обнимаю.
В ту ночь посланники отправились восвояси, увозя с собой мой сыновний привет и ничего более.
Мы начали готовиться к войне. Не скажу, что такие планы чересчур огорчали меня. Я не слышал дикую музыку битвы с тех пор, как сражался за Акку в земле эламитов, а это было уже много лет назад. Мужчина иногда должен воевать, особенно, если он царь, чтобы не начать ржаветь изнутри. Сохранить в себе остроту ощущений, боевой дух, который в любом случае скоро затупится, особенно если его не заострять время от времени. Поэтому настал час чинить повозки, смазывать маслом древки дротиков и копий, заострять наконечники и лезвия, выводить ослов из конюшен и тренировать, чтобы они вспомнили, что такое бой. Хотя было жаркое время года, в первые дни в воздухе была бодрящая свежесть, словно в середине зимы. Молодые люди так же изголодались по битвам, как и я. Вот почему они перекричали совет старейшин, вот почему они высказались за войну.
Но нас всех ждала неожиданность. Никто в Земле не воюет летом, если этого можно избежать. Еще бы, ведь в эти месяцы сам воздух готов загореться, если сквозь него слишком быстро двигаться. Поэтому я был уверен, что у нас лето впереди, чтобы подготовиться к встрече с Аккой. Я ошибся. Я просчитался. Акка ждал моего ответа и знал, каков он будет. Войска его были наготове. Они только ждали сигнала. Наверняка они выступили в тот же день, когда посланники вернулись с моими словами. Когда я спокойно окруженный женщинами, звуки труб разбудили меня на заре в самое жаркое утро лета. Ладьи Акки появились на реке, когда мы их совсем не ждали. Они заняли пристань. В их руках оказались предпортовые районы. Город был осажден.
Первая серьезная неудача в мое царствование. Я никогда еще не вел городского боя. Я вышел на террасу дворца и забил в барабан, который был сделан из дерева Инанны. В первый раз я отбивал такую отчаянную дробь в Уруке, хотя она была и не последней. Мои герои собрались вокруг меня с потемневшими лицами. Они не были уверены во мне как в военачальнике. Многие воевали в войнах, которые вел Думузи, кое-кто сражался в войсках Лугальбанды, а некоторые даже помнили Энмеркара, но никто не сражался под моим командованием.
— Где тот, в ком бьется сердце мужа, кто пойдет и спросит Акку, что он делает здесь, в чужих землях? — спросил я.
Доблестный воин, Бир-Хуртурре, выступил вперед. Глаза его сияли. Он был высоким и сильным, и на мой взгляд, не было в Уруке человека более храброго и сильного.
— Я пойду, — сказал он.
Я расставил войска за городскими воротами. За Высокими воротами, за Северными воротами, за Царскими воротами, за Святыми, за воротами Ур, за воротами Ниппур, за всеми остальными. Я разослал патрули, чтобы они двигались вдоль всей городской стены и отгоняли людей Киша, если те попытаются влезть по стене с помощью лестниц иди попробуют прорубить брешь в стене. Потом мы открыли Водяные ворота и Бир-Хуртурре отправился на переговоры с Аккой. Не прошел он и десяти шагов, как люди Киша схватили его и уволокли. Это было сделано по приказу Акки, сына Энмебарагеси, который говорил мне, что посланники обладают священными правами неприкосновенности. Может, он имел в виду только посланников Киша?
Забарди-Бунугга бегом принес мне новости.
— Они пытают его, мой господин! Чтоб Энлиль пожрал их печенки, они пытают его!
Теперь Забарди-Бунугга был моим третьим по чину в армии, крепкий воин, выдержанный и верный. Он сказал мне, что со стены возле сторожевого поста башни Лугальбанды увидел, как воины Киша напали на Бир-Хуртурре на глазах у всех, били его, толкали, пинали ногами, когда он упал в пыль.
— Чтоб Энлиль пожрал их печенку! — кричал он.
А еще он сказал, что когда поднялся на стену, люди Киша окликнули его и спросили, не он ли царь Гильгамеш. На что он ответил, что он ничто в сравнении с царем Гильгамешем.
— Мы выступим сейчас им навстречу? — спросил он.
— Подожди, — ответил я ему. — Я поднимусь на стену и посмотрю, что за враг стоит под городом, какие у него войска.
Я быстро побежал по улицам. С крыш на меня смотрели лица — перепуганные, замершие — лица простого люда. Они не знали, чего ждать и боялись самого худшего.
На сторожевой башне Лугальбанды я взбежал по широким кирпичным ступеням, перепрыгивая через них. Я нес желто-голубой флаг, который выхватил у одного из стражников на башне, и наконец достиг широкого помоста на вершине стены.
Кровь зазвенела у меня в ушах, когда я посмотрел сверху на это море вторгнувшихся в наши земли врагов.
Длинные корабли Акки заполонили весь порт. Воины Киша вразвалку прогуливались по пристаням. Я видел флаги Киша — багряно-зеленые. Я видел жесткие обветренные лица, лица людей, которых знал, воинов, с которыми вместе я прорывался сквозь строй эламитов. Под свирепым солнцем лета они носили плащи из грубой черной вяленой шерсти и очевидно не чувствовали никаких неудобств. Свет солнца отражался от их начищенных медных шлемов. Я увидел двух сыновей Акки и шестерых военачальников, которых знал по эламской войне. Я увидел Намгани, моего старого возничего, а он увидел меня и помахал мне, ухмыльнувшись свой клыкастой улыбкой, и назвал меня именем, под которым меня знали в Кише.